Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Неля Васильевна Мотрошилова

молодого ученого, вчерашнего математика больше воздействовала атмосфера того противодействия, которое оказывали линии Р. Гайма – И. Эрдманна как сконцентрировавшиеся в Галле неокантианцы, так и представители других, прежде всего позитивистско-реалистических философских направлений. К 80-м годам оба названных патриарха университетской философии не имели во всех общих делах факультета сколько-нибудь заметного влияния и веса. А главное, представляемые ими теоретические линии воспринимались как рудименты навсегда утраченного философского времени. Поэтому антигегельянские интенции системы философского образования, еще в Австрии усвоенные Гуссерлем, в Галле могли лишь закрепиться. Наличие монументальной фигуры Гайма здесь мало что могло изменить. Правда, впечатляли преданность этого философского патриарха идеям и ценностям гуманитарной культуры, его острый и глубокий ум, интеллигентность, доброжелательность, такт, яркое перо, – все, чего никак нельзя было не заметить и что, вероятно, все-таки оказывало влияние на коллег Гайма. Полагаю, что молодому Гуссерлю, как и другим его коллегам, не были чужды тревоги Гайма по поводу прагматизации всего уклада жизни, обесценивания культуры, выхолащивания смысла все более суетливой и лицемерной политики. Этот философ, проживший свою долгую жизнь в XIX веке, с тревогой и прозорливостью всматривался в будущее своей страны. Вот отрывки из его писем: «Даст Бог, мы после всей этой великой политики когда-нибудь еще обретем хоть немного философии, морали и поэзии. Выборы, ландтаг, рейхстаг приносят мало радости»,[62] – пишет Гайм в письме от 22 марта 1877 года. (Как это, кстати, перекликается с горькими ощущениями философов других стран и эпох – когда, как в наше время, приходится желать восстановления влияния «философии, морали и поэзии»!) Или по существу та же тема в письме от 26 февраля 1890 года: «И что выйдет из нашего прекрасного Немецкого Рейха? Как будет называться история последних десятилетий нашего столетия? Не приведет ли нас со всей необходимостью наш демагогический избирательный закон к погибели (ins Verderben?)».[63]

Вникая в материалы, характеризующие Гайма как личность и как философа, обрисовывающие его жизненный путь,[64] и пытаясь представить, как Гуссерль мог относиться к этому патриарху философского факультета (остававшемуся его профессором как раз до того года, когда Гуссерль покинул Галле), сначала можно подумать, что ориентации, устремления, пути двух коллег, старого и молодого, совершенно противоположны. Действительно, жизнь и труд Гайма были связаны с его бурным социально-политическим (либеральным) темпераментом, с попытками примкнуть к реформаторским кругам везде, где они появлялись – в политике, в сфере образования, в религиозной практике. Гуссерль же, и не только в молодости, но и во время своего успешного профессорства в Геттингене и Фрайбурге, стоял в стороне от политической деятельности, не занимался непосредственно даже политикой в сфере образования и науки. И еще одно: Гайм был религиозным мыслителем; с молодости он живо интересовался проблемами политики государства в сфере религии. Гуссерль же, незадолго до приезда в Галле (26.04.1886 г.) перешедший в протестантство и остававшийся преданным этой вере до конца своей жизни, не проявлял, однако, ни особого практического, ни теоретического религиозного рвения – в том смысле, что проблемы теологии, философии религии не были в центре его работы. Правда, немало серьезных исследователей феноменологии, опираясь главным образом не на опубликованные работы, а на рукописи, придали теме «Отношение Гуссерля к религии» особое значение. И, например, такой вдумчивый исследователь, как Эберхард Аве-Лаллеман (в статье, помещенной в книге «Гуссерль в Галле»), показал, что проблематика метафизики в философии Гуссерля то и дело восходила к темам религии и что с периодом пребывания в Галле это связано тесным образом.[65] Мы не будем специально вникать в этот частный, пусть и важный вопрос, ограничившись констатацией факта: ни в ранних, ни в последующих работах Гуссерль не был ни религиозным мыслителем, ни тем более исследователем теологии. Правда, упоминания о Gottesfrage, о вопросе, касающемся бога, нередко встречались в гуссерлевской феноменологии (Ibidem. S. 97) и разрабатывались в феноменологической литературе.[66] Что касается личной религиозности, то приходится констатировать: выбор Гуссерля между теологией и философией был сделан уже в молодости, притом раз и навсегда. И он был весьма серьезным. Как пишет Аве-Лаллеман: «Хедвиг Конрад-Марциус (ученица Гуссерля. – Н. М.)…часто рассказывала об одном разговоре с Гуссерлем во время ее визита к нему во Фрайбург. Гуссерль указал на “Новый Завет” на своем столе и сказал: он всегда лежит здесь; но поставленный перед выбором – углубиться в него или продолжать мой труд, я выбрал бы последнее, ибо я знаю, что в противоположном случае утратил бы свою миссию… Последствия этого шли еще дальше: он высоко ценил церковь, но со всей очевидностью не участвовал в ее жизни» (Ibidem. S. 104). Кстати сказать, религиозно ориентированные ученики и последователи Гуссерля потом нередко озадачивали его вопросами об отношении к вере и религии – и почти всегда получали сходные ответы. Он, де, не религиозный философ. Но исходит из того, что феноменология, не ставя перед собой конкретные религиозные цели, все же в конечном счете прокладывает «путь к богу» (Ibidem. S. 106). Что касается церкви, то ее деятельность часто представлялась Гуссерлю «слишком политической, посюсторонней».[67]

Все это, считаю, важно не только само по себе, но и для сопоставления двух личностных типов – Гайма и Гуссерля. Гайм в молодости был вовлечен в деятельность студенческих либеральных союзов, которая нацеливалась также и на церковные реформы. Но присмотримся к делу пристальнее. Именно в ту пору, когда Гайм сдавал экзамены в университете Галле и предпринимал первые попытки габилитации, закончившейся неудачей (1843–1845 гг.), он присоединился к кружкам и союзам («Протестантские друзья», «Друзья света» – «Lichtfreunde»), которые «под влиянием философии разума и просвещения выступили против духовного и клерикального попечительства со стороны государства и церкви».[68] Итак, Гайм был на деле вовлечен не во внутренние «реформы» церкви, а именно в проблематику дальнейшего освобождения и всей жизни обычного человека, и прежде всего сфер образования, культуры, от излишнего попечительства со стороны церкви и религии. Он выступал против закостенелости, догматизма теологических и религиозно-философских учений. Кружки, к деятельности которых подключился молодой Гайм, прекратили существование из-за внутренних споров. К тому же идеи церковной либерализации переросли в политический либерализм (Ebenda. S. 6). На его почве Гайм потом пытался работать в качестве журналиста.

В то время в Германии – не в первый, и не в последний раз в ее истории – речь шла об объединении страны (собственно, в это время под эгидой Пруссии). В философию Гайм пришел уже после того, как попробовал свои силы на поприще политики; впрочем, там он не добился особого успеха… Но и став достаточно популярным