Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Неля Васильевна Мотрошилова

содержательными соображениями, собрал тексты в одном месте, что делает их «обозримыми» для читателей. «Как раз это обстоятельство, – пишет Н. Хинске, – вообще впервые придает многим постановкам вопроса у Канта всю ту весомость, которой они и должны обладать. Не в последнюю очередь автобиографически акцентированные рефлексии Канта о его собственном пути к критицизму (“подлинный свет, – пишет Кант, – я увидел в 1769 году”), которые Эрдманн под заголовком «Нечто к истории развития [Канта]» опубликовал в самом начале II тома (II 3–5), впервые обрели свою преобразующую силу (Sprengkraft) именно благодаря такому расположению» (N. Hinske, op. cit, S. 11).

Далее: специалистами высоко оценены комментарии самого Б. Эрдманна к кантовским заметкам, особенно комментарии ко II тому, т. е. к кантовской рефлексии по поводу «Критики чистого разума». Это были текстологические комментарии (например, сравнение с похожими идеями Канта в других произведениях); далее, имели место ссылки на кантоведческую литературу, знакомство Эрдманна с которой Н. Хинске находит «удивительным» (S. 11), приводя в подтверждение мнение современника Эрдманна и тоже кантоведа Х. Файхингера, подчеркнувшего в своей рецензии «полноту учености» (Fülle von Gelertsamkeit) Б. Эрдманна. Остановлюсь на данном пункте специально.

В обсуждаемой теме мы находим одно из подтверждений того, что кантианцы, кантоведы университета Галле Б. Эрдманн и Х. Файхингер – и как раз к тому времени, когда там появился Гуссерль – зарекомендовали себя как ведущие специалисты в области конкретного кантоведения (как я его называю), т. е. в издании и подробнейшем специальном комментировании сочинений Канта. И что бы ни говорили и ни думали те исследователи Канта, которые видели и видят свою главную цель в создании собственных концепций на основе кантовской философии, упомянутое конкретное исследование для многих поколений читателей остается непреходящим источником, основой, благодаря которым тексты сочинений Канта постоянно публикуются, уточняются, комментируются. В этом специальном деле оба интересующих нас кантианца из Галле действительно входят в когорту классиков, работы которых сохраняют значение до настоящего времени. Остается вопрос, в какой мере их работу использовал Гуссерль. К нему мы обратимся позже. Вернемся к разбираемой публикации Б. Эрдманна.

Вопреки тому, что в кантоведении тексты издания Прусской Академии ставятся выше, чем публикации Б. Эрдманна, Н. Хинске считает (и убедительно доказывает это на конкретных примерах): в очень многих случаях как раз Б. Эрдманн гораздо лучше, адекватнее, наконец, понятнее презентирует рукописи Канта.

Отвлекаясь от первого тома эрдманновского издания, посвященного специальной проблеме антропологии Канта (вернее, заметок и рефлексий великого философа по поводу собственной антропологической концепции), остановлюсь на материалах второго тома, касающихся критической работы Канта над своей «Критикой чистого разума». А здесь специалисты справедливо выдвигают на передний план проблему антиномий, как её понимает, интерпретирует, развивает Бенно Эрдманн. В своем объемистом Введении ко второму тому Б. Эрдманн интерпретирует тему антиномий как ключевой момент для понимания истории становления и развития философии Канта. Тем самым, разъясняет Н. Хинске, Б. Эрдманн в своем Введении повел речь о той теме, которая стояла в центре внимания тогдашнего, со времени Куно Фишера развивавшегося кантоведения. Эта тема: фазы развития кантовской мысли (N. Hinske, op. cit., S. 17). (Не случайно, что Хинске именно в данном месте своего рассуждения опять сослался на Г. Файхингера и на 1 том его Комментария к «Критике чистого разума»).

Позиция Б. Эрдманна в вопросе об антиномиях, если говорить суммарно и коротко, состоит в следующем. На пути Канта к критицизму 1769 год был поворотным (результатом и стала диссертация 1770 года). А содержательно поворот оформился, согласно Бенно Эрдманну, как раз в идее антиномий и благодаря ей. «Поскольку решение, принятое [Кантом] в этом вопросе и было решением, касающемся диспозиции критики чистого разума, – писал Б. Эрдманн, – а благодаря этому было принято решение о подлинном (letzen) смысле её руководящих идей, – постольку я хочу подробно обосновать мою позицию (Annahme), как это сделано в моем Введении к “Пролегоменам” (Bd. II, S. XXIV)».[74]

Оценка Н. Хинске: на две трети посвятив свое Введение ко II тому оправданию своих исходных тезисов, Б. Эрдманн существенно, глубоко изменил понимание философии Канта и проложил путь для «метафизической интерпретации Канта последующими поколениями» (N. Hinske, op. cit. S. 18). Рукописное наследие Канта, относящееся к проблемам метафизики, в самом деле привлекло особое внимание последующих поколений, что вполне оправданно связывать, как это делает Н. Хинске, также и с очень серьёзным, глубоким – не прекращающимся и сегодня – воздействием идей, позиций, публикаций Б. Эрдманна в области «конкретного кантоведения». И здесь нам снова интересна ссылка Хинске на следующую оценку – и оценку очень высокую – вклада Б. Эрдманна со стороны коллеги из Галле Х. Файхингера: «Эта позиция может быть оценена как один из самых прочных результатов нового кантоведения».[75]

Теперь особо поразмыслим об идеях и позициях другого неокантианца из Галле – Ганса Файхингера.

Глава 3. Г. Файхингер и ранний Гуссерль: опыт не вполне обычного сопоставления

Ганс Файхингер (он родился вблизи Тюбингена в 1852 году) в молодости испытывал различные философские и литературные влияния: он то увлекался Новым Заветом, то переходил к «пантеизму с его воодушевлением природой», то восторгался книгой Гердера «Идеи истории человечества», то погружался в восторженное же изучение диалогов Платона, то становился поклонником философской поэзии Шиллера. Все это, как рассказал сам Файхингер, происходило ещё в школьные годы.[76]

Поступив в 1870 году в Тюбингенский теологический институт, – тот самый «Тюбингенский штифт», в котором в конце XVIII века учились Гегель, Шеллинг, Гёльдерлин, – Файхингер обнаружил, что порядки в нем теперь были вполне либеральными: молодым воспитанникам, утверждал он позже, предоставлялась полная свобода. За работу на тему «Новые теории сознания» воспитанник института Файхингер получил свою первую научную премию, позволившую ему предпринять путешествие в Швейцарию и Италию. Философию в институте тогда преподавал интересный и значительный философ, логик Хр. Зигварт (на которого ссылался, с которым впоследствии полемизировал молодой Гуссерль). Студент Файхингер испытывал противоречивые чувства: он отдавал должное тому, что Зигварт реформировал логику; но в собственно философских вопросах, признавался Файхингер, Зигварт нагонял на него страх (S. 179).

В студенческие годы Файхингер увлекался античной философией. Но ни с чем не сравнимое впечатление, по собственным словам философа, произвела на него – в те же студенческие годы – философия Канта. «Во всех отношениях он действовал на меня освобождающе, ничем меня не связывая» (S. 180). Особенно впечатляющим казалось Файхингеру кантовское учение об антиномиях. А идея о примате практического разума, писал философ, отвечала самой «внутренней сущности» его собственной личности. Впечатление от систем Гегеля, Фихте, Шеллинга было