Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

приказал Збитнев, — давайте туда, остальные будут у входа. Если выскочит, бейте, но не до смерти.

— Энто ужо как получится, — хмыкнул кабатчик Лобанов, сверкнув бельмом из-под рыжих бровей и, ощущая зудящую дрожь в руках, половчее перехватывая косу-горбушу.

— Но, но, Тихон Семеныч! — шикнул на него становой. — Не до смерти… Пошли!

Высич, заложив руки под голову, лежал на лавке. Он уже почти привык к спертому воздуху землянки. Бабка Варначиха, принявшая неожиданного гостя без лишних расспросов, правда и без особой радости, давно задула каганец. И теперь она, охая и причитая, ворочалась в темноте на низкой печи.

— Не шпишь ешшо, шоколик? — окликнула она гостя и, услышав ответ, продолжила: — Я чё шкажать хотела…. По обличию-то на простого ты не похож, сразу видно, из господ… Политик, небось?

— Граф я, бабуля.

— Энтова я не знаю, но ты не больно у меня рассиживайся. Пристав ко мне захаживает. Покою не дает, злодей.

— Хорошо, бабуля. Пару деньков побуду и освобожу квартиру.

— А платить-то за фатеру думаешь? — вкрадчиво прошамкала старуха.

Высич улыбнулся в темноту:

— Банкрот я, бабуля. Не располагаю наличными.

— Эх-хе-хе… — протяжно вздохнула Варначиха. — Нечем, дак нечем… Но, как будут налишные, не забудь старую…

— Не забуду, — отозвался Высич и, услышав осторожное поскрипывание снега за дверью, напряженно сел.

В землянку, вместе с морозным воздухом, ворвались урядник Саломатов и Коробкин. Высич зажмурился от света фонаря, но тут же резко отклонился назад и, пружинисто распрямив ногу, ударил каблуком прямо в возникшую перед ним ощеренную физиономию урядника. Что-то хрустнуло. Фонарь упал и потух. Выхватив револьвер, Высич наотмашь саданул по спине метнувшегося к выходу мужика, перепрыгнул через него и, выскочив на улицу, осел от тупого удара по голове. Но, падая, он успел оттолкнуться и сбил с ног охнувшего кабатчика.

— Держи его! — заорал пристав.

Почувствовав град обрушившихся на него увесистых кулаков, Высич понял бесполезность сопротивления и выстрелил в воздух. Еще эхо от выстрела катилось над логом, а рядом с ним уже никого не было — мужиков словно раскидало в стороны. Высич медленно приподнялся на колене и, продолжая смотреть на пристава, распрямился. Збитнев стоял шагах в четырех, черный ствол его револьвера глядел прямо в грудь Высича. Внешне пристав был мрачно-спокоен, только набухшая пульсирующая жилка на правом виске выдавала возбуждение. Опомнившиеся мужики вылезли из сугробов и опасливо, но с какой-то звериной решимостью надвигались, сжимая кольцо вокруг Высича. Не спуская с них взгляда, Высич почти дружелюбно улыбнулся приставу:

— К чему эти жертвы? Я ведь могу случайно в вас попасть…

— Бросьте оружие, — кашлянув, прогудел Збитнев. — И не будет жертв.

— Надеюсь, вы не допустите рукоприкладства? — произнес Высич, глазами указывая на приближающихся мужиков, на лицах которых читалось явное желание поквитаться за свой мгновенный страх.

Помедлив, пристав пообещал:

— Если не будете пытаться бежать, гарантирую вашу неприкосновенность.

С сожалением глянув на зажатый в руке «бульдог», Высич вздохнул и небрежно швырнул его к ногам пристава.

Мужики обступили Высича. Збитнев прикрикнул на них:

— Руки не распускайте! — затем заглянул в землянку. — Фёдор Донатович, ты живой?

Урядник пошатываясь вышел.

— Зуб, сволочь такая, ополовинил… — с трудом проговорил он разбитыми губами и показал обломок верхнего зуба.

Збитнев покачал головой, а когда разъяренный Саломатов кинулся к Высичу, не стал его удерживать, а подал голос лишь после того, как урядник наотмашь ударил задержанного.

— Будет, Фёдор Донатыч, будет, — укоризненно проговорил он и скомандовал мужикам: — Ведите его, ведите!

Збитнев постоял, дождавшись, пока последний из мужиков не поднимется на верх лога, шагнул в низкую дверь землянки.

— Ну что, старая ведьма? Что теперь скажешь? — освещая старуху фонарем, произнес он чуть насмешливо.

Варначиха боязливо сползла с печи, прошамкала:

— Прости, гошподин приштав, Христа ради прости! Он же с револьвертом, вот и пустила… Прости…

— Ты мне зубы не заговаривай! — рявкнул Збитнев. — На каторгу готовься!

— Поди, таких старых и не берут, — заворковала Варначиха и полезла куда-то под лавку и принялась чем-то шуршать.

Збитнев уже добродушнее хмыкнул:

— Берут, Варначиха, берут. Там и сдохнешь.

Старуха, словно не слыша его слов, продолжала копошиться под лавкой, передвигая там какие-то чугунки. Пристав терпеливо ждал.

9

Катя Коробкина, не обращая внимания на окрики матери, накинула платок и выбежала на улицу. Ей так хотелось увидеть Петра, она так соскучилась без него, что впопыхах не надела варежек, но пощипывающего апрельского морозца даже не чувствовала. Сейчас для Кати было важно только одно — увидеть Петра, ощутить его руки, прижаться к нему, услышать, как стучит его сердце.

Увидев шальные, широко поставленные лучистые глаза, горящее смущением и радостью лицо, приоткрытые ждущие губы Кати, Пётр и сам слегка смутился, но, покосившись на сестру, по-взрослому кашлянул, прихватил полушубок и вышел во двор. Едва дверь за ними закрылась, Катя обвила его шею руками и, притянув к себе, впилась в губы до боли, до круговерти в голове… Время зазвенело натянутой струной, а потом исчезло, растворилось в густой, обволакивающей тишине.

Сухой хлопок далекого выстрела разорвал воздух.

Катя вздрогнула и еще крепче прижалась к Петру. Вслушиваясь, он повернул голову и вскоре различил доносящийся с конца улицы возбужденный гомон. Узнав в скрипуче-храбрящемся «шагай, шагай, политика!» голос отца, Катя ойкнула и боязливо выглянула в калитку.

— Ведут кого-то… Спымали, — прошептала она.

Закинув голову к звездам, Высич неторопливо шел по дороге, не обращая внимания на толчки подгонявших его мужиков, на покрикивания урядника.

— Беги домой, — шепнул Пётр и, не дожидаясь ответа Кати, перепрыгнул через прясло в другой переулок, заспешил к школе.

После ухода пристава Симантовский так и не закрыл дверь. Он сидел за столом и, всхлипывая, опрокидывал рюмку за рюмкой. Шаги в сенях не сдвинули его с места. Он лишь приподнял голову и воровато отер глаза рукавом.

— Гостя вашего урядник в каталажку повел! — выпалил Пётр, забежав в комнату.

Симантовский посмотрел мимо него. Белов повторил и, испуганно глянув в пустые немигающие глаза учителя, встревоженно спросил:

— Вы меня слышите?

— Слышу.

— Он чё, правда против царя? — задал Пётр мучивший его вопрос.

Симантовский печально хмыкнул в нос:

— Правда…

— А такой веселый, добрый… — озадаченно протянул Пётр.

— Такие веселые и добрые 1 марта 1881 года убили царя Александра II… — с кривой ухмылкой проговорил Симантовский. — Был государь — и нету государя!..

— За чё убили-то? — недоумевая, спросил Пётр.

— Идеи у них такие… — вяло дернул плечом Симантовский. — Ду-ра-ки…

Пётр внимательно взглянул на учителя и, вдруг догадавшись, откуда становому приставу стало известно, где прячется его новый знакомый, набычился:

— Как же вы?.. Он же ваш друг!

— Иди-ка ты вон, — с тоской проговорил Симантовский