Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

class="p1">— А я к вам с просьбой, — улыбнулся Озиридов и, легким движением откинув полы визитки, опустился в предложенное смотрителем массивное кресло.

Житинский обиженно надул полноватые губы:

— Вечно вы так, Ромуальд Иннокентьевич. Нет чтобы рассказать о своих амурных успехах в новониколаевском обществе… Сразу о делах… — он прошел за стол, сразу поскучнев, произнес: — Ну, выкладывайте, что у вас там припасено?

Понимая деликатность своей просьбы, Озиридов ласкающим движением пригладил бородку, наморщив лоб, помедлил с ответом, но все-таки, наконец, и выложил:

— Константин Николаевич, я в дни своей юности, обучаясь, как вы знаете, в Московском университете, водил знакомство с одним молодым человеком. Судьба у него не сложилась, но я до сих пор испытываю к нему симпатию, хотя и не разделяю его убеждений. Знаете, как в молодости бывает! Наговорит какой-нибудь краснобай заумных слов о свободе, равенстве и прочем, и закружится голова у юноши из хорошей семьи…. А потом арест, каторга, побеги…

— Это вы мне рассказываете о графе Высиче? — кисло улыбнулся Житинский.

— От вас совершенно невозможно что-либо утаить! — деланно смутился Озиридов.

— Ну и какая у вас просьба? — негромко постукивая пухлыми пальцами по столешнице, покрытой темно-зеленым сукном, поинтересовался Житинский.

— Самая невинная, — приложил руки к груди Озиридов. — Узнав, что Валерий пребывает в вашему… монастыре, захотелось повидаться с ним, посмотреть на него, посочувствовать, поругать по-дружески за необдуманные поступки. Да и маман его просила влияние на сына благотворное оказать… и дядя….

Житинский обиженно поджал губы:

— Ромуальд Иннокентьевич, зачем вы о дяде? Я ведь и без того к вам хорошо отношусь…

На этот раз Озиридов смутился всерьез, щеки его зарделись.

— Простите ради Бога, Константин Николаевич… — но поднялся и, протягивая руку смотрителю, добавил: — Какие у вас планы на вечер? Никуда не собирались сегодня?

Задержав его руку в своей, Житинский встрепенулся, понизив голос, сообщил:

— Скажу вам по секрету… Я с Рождества квартирку снимаю… На Обрубе, вы знаете, очень удобно, всё рядом… Думал там вечер и провести… Компанию не желаете составить?

— Так я оттого и поинтересовался, что хотел напроситься на ужин с вами, — приглушенно хохотнул Озиридов. — Если не помешаю, с преогромным удовольствием.

— Вот и прекрасно, — оживленно потер ладони Житинский. — Манечка будет рада. Вы еще не видели мою Манечку?

Озиридов удивленно протянул:

— Вы меня знакомили с Клавочкой…

— В подметки не годится! — горделиво выпрямился Житинский. — Манечка — это живительная влага, это бальзам души! Я только с ней и отдыхаю… Приходите, Ромуальд Иннокентьевич! У Манечки есть очень миленькая подруга, этакое миниатюрное создание, как раз в вашем вкусе. Чистюля невозможная, она в крендельном заведении у Ивана Георгиевича Тихонова работает. А голос какой! — пухлое лицо Житинского загорелось. — Как запоет под гитару… «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» Приходите, часиков в восемь.

Озиридов торжественно пообещал прийти, однако мялся, весьма талантливо изображая смущение. Житинский удивленно взглянул:

— Еще какая просьба?

— Вы не обижайтесь, Константин Николаевич, — наконец попросил он. — Не обижайтесь, но я бы хотел взять расходы по сегодняшнему вечеру на себя.

Житинский укоризненно протянул:

— Ромуальд Иннокентьевич…

— Константин Николаевич… — в тон ему произнес Озиридов. — Пожалуй, я буду настаивать на моем предложении…

— Ну ладно! — без лишних уговоров согласился смотритель. — Вас, я вижу, не переспоришь! Поступайте, как знаете. Касаемо вашего старого приятеля я сейчас распоряжусь.

— Премного благодарен, — поклонился Озиридов.

В комнате для свиданий, куда он вернулся после посещения смотрителя тюремного замка, ждать ему пришлось совсем недолго. Едва он успел выкурить папироску, как надзиратель ввел Высича. Привычным движением Озиридов сунул в ладонь надзирателю серебряную монету и тот, благодарно кашлянув, ретировался в коридор.

— Ах, Валерий, Валерий! — огорченно проговорил Ромуальд Иннокентьевич. — Сколько же ты мне беспокойства доставил своим исчезновением!

— Так получилось, — отвечая на рукопожатие старого друга, отозвался Высич. — Папироской узника угостишь?

Закурив, он закинул ногу за ногу и быстро рассказал о своих приключениях. Выслушав его, Озиридов понимающе кивнул и укорил его:

— Надо было ко мне возвращаться, придумали бы что-нибудь…

— Я тебя, Цицерон, подвести опасался…

— Ну и зря! — нахмурился Озиридов. — Сам видишь теперь, как получилось… Сидишь вот тут у Житинского…

Высич рассмеялся негромко:

— Ничего, еще раз сбегу.

Но Ромуальд Иннокентьевич не принял его веселости, нахмурился.

— Откуда сотниковский пристав узнал, где ты схоронился? Неужели?.. — он не стал продолжать, лишь недоуменно смотрел на Высича.

— Коленька Симантовский, — подтверждая его догадку, коротко кивнул Высич, усмехнулся: — Слаб человек…. Да бог с ним…

— Ну, знаешь! — недовольно воскликнул Озиридов. — Это твое всепрощение! Он тебя предал…

Высич спокойно пожал плечами:

— Знать бы наперед, как себя поведешь в ситуации, требующей неординарных действий…

— Ладно, оставь, — рассерженно отмахнулся Озиридов. — Подумаем о твоей судьбе. Понимаешь, что тебе грозит?

Высич с грустной улыбкой покачал головой и принялся загибать пальцы:

— Побег… Вооруженное сопротивление властям… Побитый урядник… Травмированный стражник…. Кажется, понимаю…

— Он еще усмехается! — возмутился Озиридов и решительно объявил: — Завтра же сажусь за письмо твоему дяде. Надо что-то предпринимать.

— Не смей! — сухо отчеканил Высич. — Я никогда не просил дядю о помощи! Прошения он сам писал.

— Ишь ты, гордый какой! — фыркнул Ромуальд Иннокентьевич. — Это всё твои народовольческие штучки. Всё не можешь забыть о терновом венке мученика! Сгнить желаешь в тюрьме! Только кому это нужно? Мог бы поступиться своими амбициями.

— Убеждениями, — негромко, но яростно возразил Высич. — А если хочешь знать, кому именно это нужно, ну так вот знай: прежде всего мне. Именно мне самому!

Озиридов покачал головой:

— Ну а мне, друг мой Валерий, мне, дорогой мой, нужно, чтобы ты оставался жив и здоров.

Высич грустно усмехнулся:

— Здесь мои желания не расходятся с твоими. Но унижаться….

— Не хочешь унижаться? Хорошо. Я унижусь! — с горячностью проговорил Ромуальд Иннокентьевич. — Сегодня же паду в ножки Житинскому и умолю его оказать содействие в том, чтобы жандармские документы о твоих художествах в Сотниково затерялись, а ты отделался простым возвращением на поселение. — Озиридов вздохнул и язвительно добавил: — В твой любимый Нарым… Как это у вас говорится? Бог создал рай, а черт Нарымский край?

— Цицерон, я прошу тебя этого не делать!

— А я ничего не слышу, — заявил присяжный поверенный и демонстративно заткнул пальцами раскрасневшиеся уши. — Понял? Не слы-шу!

3

Хотя Ромуальд Иннокентьевич и перебрался на постоянное жительство в Новониколаевск, даже приобрел там дом, от Томска он оторваться не мог, дела не позволяли. Наезжая в город, останавливался он, как правило, в гостинице «Россия» на углу Нечаевской и Спасской улиц. Отсюда рукой было подать до университета, до управления железной дороги и до всех прочих казенных контор, с которыми имел дело присяжный поверенный. Ну