Третья половина жизни - Виктор Левашов

– Андрей Палыч, а вы вот это, коньяк «КВВК», пили?

– Да.

– А это вот – «Твиши»?

– Случалось. Ехали студентами на целину, отстали с товарищем от эшелона. Догоняли на поезде «Москва – Пекин». Там в вагоне-ресторане и пришлось попробовать.

– Оказывается, Андрей Павлович, у вас тоже есть пристрастия? Вы алкоголик? Или коллекционер?.. Почему вы молчите? Я к вам обращаюсь.

– Спасибо, Ольга, за разъяснение. А то я никак не мог понять, с кем это вы разговариваете таким тоном. О чём вы хотели меня спросить?

– Я… Извините… Когда нас отсюда вывезут, не передавали?

– Пока нет. Кстати, Григорий Петрович, что вы решили насчет вашей дальнейшей работы? На днях нас перебросят в город, а оттуда в новый район. Вы полетите с нами?

– Нет, Андрей Палыч, не полечу. Вы в городе найдёте кого-нибудь на моё место. Разве уж совсем не будет желающих – так и быть, доработаю с вами до осени. А найдутся, похлопочите, чтобы меня на комбинат взяли.

– С этим затруднений не возникнет. Металлургические заводы расширяются, люди нужны везде.

– Хорошо, если так. Геология – это не для меня, это только в кинокартинах красиво. Тут не ноги нужно иметь, а ходули. А на заводе я ещё не работал… Я эти бутылки домою – схожу на охоту?

– У вас сегодня свободный день.

– Посижу в скрадке. Может, гусь какой налетит. Я б его!.. А насчёт меня вы, Андрей Палыч, не сомневайтесь. Нужно будет, только скажите, полечу. Меня ведь, если честно признаться, первый раз в жизни по имени-отчеству называют. А то всё по-разному, даже вспоминать неохота. И в школе, бывало, и в колхозе. Председатель однажды насел. «Поступай, – кричит, – дуролом, на курсы механизаторов широкого профиля, по двести рублей огребать будешь». А меня это чего-то заело. «Ну, – говорю ему, – раз я дуролом, сам иди и учись широкому профилю». И уехал… Пойду, однако, поохочусь, пока не стемнело…

– Двести шестьдесят четыре… Плюс триста двадцать шесть на востоке… Всё правильно. Как отсюда до Ленинграда.

– Что с вами сегодня, Ольга? То фыркаете. То всё у вас из рук валится.

– Андрей Павлович, вы знаете, что он задумал?

– Игорь Константинович? Он поставил меня в известность о своём решении.

– И вы согласились?

– А что мне оставалось? Свобода действий гарантирована ему Шубиным. При всей необычности решение вполне достойное.

– Достойное?! Идиотизм! Он же всё равно не успеет!.. Один, без радиосвязи!.. Да и какой в этом смысл? Анализы же показали – фон!

– Геология, как известно, наука не очень точная. Может быть, это как раз тот случай, когда все ошибаются, а он один прав?

– Но вы же сами радировали – доказана точность метода!

– Это моя точка зрения. Навязывать её я никому не могу.

– Как отсюда до Ленинграда… Нет, этого нельзя допустить… Андрей Павлович, нам обязательно нужно перебазироваться?

– Это вопрос решенный. Здесь нам нечего больше делать. Метод проверен, а обсчёты и интерпретацию проведём зимой.

– Доказана приемлемая точность метода, отработку поисковых критериев можно считать законченной. Так вы написали в радиограмме?

– Да, так.

– Но ведь чтобы иметь право это сказать, нужно сравнить… Не обращайте внимания, просто я пытаюсь рассуждать вслух. Есть какая-то связь в том, что произошло, никак не могу её уловить. Циклон, заблудились, наткнулись на ту буровую. С этого всё началось. Запросили фонды, проверили координаты, повторили запрос. Вызвали Шубина. Потом получили гидропробу с той скважины, сделали анализ, получили фон. И уже через несколько дней вы отправляете радиограмму: «Доказана приемлемая точность метода». Значит, анализ гидропробы совпал… точно совпал… с данными той скважины по руде? Ну, правильно. А иначе с чем же сравнивать? Андрей Павлович, вам известны данные этой скважины по руде? То есть, результаты бурения?

– Вы рассуждаете очень логично.

– Вам их дал Шубин?.. Нет, эти газеты… Они уже были, когда он прилетел. И он ещё сказал, что у вас есть информация, которая заставила вас оторвать его от всех дел… Нет, он сказал, что думал, что есть… Андрей Павлович, помогите мне! Откуда у вас информация о той буровой?

– Вопрос поставлен правильно. Теперь попытайтесь на него ответить.

– Эту информацию вы могли получить либо у Шубина… Нет, я даже вспотела… Либо из документов. А откуда же ещё? Значит, документы не уничтожены? И они у вас? Андрей Павлович, вы не имеете права держать их у себя!

– Какой спокойный сегодня закат! Чистый, сдержанный… Вы обратили внимания, что на Севере все краски скромней, в них даже скудость какая-то. И одновременно – сила. Впечатляет. Вероятно, потому что такой закат где-нибудь в Подмосковье – обычно. А здесь – дар… Что вы, Ольга, сказали о праве?

– Вы имеете права держать их у себя!

– Мне очень нравится ваша убеждённость. Но давайте поговорим о чём-нибудь менее спорном. Например, о закате.

– Я не то хотела сказать. Я имела в виду – они нужны не только вам!

– Возможно.

– Отдайте их, Андрей Павлович!

– Вам?

– Нет, Игорю. Они ему гораздо нужнее, чем вам!

– Я подумаю, как поступить. Когда он сам обратится ко мне с этой просьбой.

– Он не обратится. Никогда! Я его очень хорошо знаю!

– Гордость – это прекрасно. Но она дорого стоит, как всё прекрасное.

– Да какая там гордость! Нет, совсем не поэтому! У него же за душой ничего, кроме уверенности в своей правоте, в своей концепции. Всё остальное трёп, только трёп, он совсем не знает себя, не верит, что всё хорошее в нём, настоящее – это совсем не то, что он ценит, чем дорожит! Он не обратится, не попросит, потому что вообще не верит, что эти документы есть, что они не уничтожены. Попросить – значит поверить в их существование. Значит признать, что он ошибся во всём.

– Мне кажется, Ольга, что вы его любите. И это мне нравится. Ничем иным нельзя объяснить эту проницательность. И эту жестокость.

– Люблю?.. Да!.. Нет!.. Не знаю. Я его ненавижу! Твердолобый самовлюбленный дурак! Андрей Павлович, отдайте их мне!

– Вы уверены, что они не уничтожены? Не спешите, подумайте. Вы знаете Шубина столько же, сколько и я.

– Да, уверена. Потому что… Это всё равно что мы уничтожили бы наши пробы. Из-за которых мёрзли, ломали лыжи на этих сопках. На это способен только очень мелкий человек. А такие здесь не живут. Потому что нет таких денег, чтобы из-за них здесь жить. В этом городе, когда полярная ночь, когда ушёл последний корабль и самолёты в пурге. Какая здесь, наверное, бывает тоска! Я возьму сюда назначение. Пусть трудно, пусть тоска, как йод. Но нужно же когда-то начинать жить! Чтобы солнце было, как дар, а не как условие для размена жилплощади!.. Отдайте мне, Андрей Павлович, эти документы. Вам они больше не нужны. А мне нужно наконец узнать, есть здесь эта проклятая руда или нет!

– Что ж… Скажите, Ольга, на моём месте вы завизировали бы радиограмму Игоря в прокуратуру?

– Я? Не знаю. Впрочем, что я говорю? Конечно, нет.

– Почему?

– Он не ревизор Министерства финансов. Или кто там должен бороться с приписками? Вы разговариваете со мной, как со школьницей. Потому что это донос, вот почему!… Куда вы? Я опять сказала что-то не то? Но ничего другого я сказать не могу.

– Нет, всё правильно… Одну минуту… Вот – держите, Теперь это ваше… Разворачивайте брезент.

– Так и есть – буровые журналы!.. Но… Андрей Павлович, это же не Т-11!

– Да, Т-6. До Талнаха оставался ещё год.

– Так… Семьдесят шестой метр… Восемьдесят второй… Девяносто пятый… Где же сульфиды?.. Сто шестой… Сто двадцать четвертый…

– Готово, соорудил я, Андрей Павлович, список. Поглядите… Эй, девка, откуда у тебя эти журналы?

– Я дал.

– А у вас откуда?

– Николай Тихонович принёс. Их нашел гидролог Неверов.

– Тот, что застрелился?

– Он. Не мешайте ей, Мартыныч. Будем считать, что она их нашла. Сами знаете, найти их очень просто – нужно всего лишь поверить, что они есть… Давайте посмотрим, что вы насчитали. Мука – пять мешков по шестьдесят килограммов. Гречка – двести килограммов. Рис – сто пятьдесят килограммов. Говяжья тушёнка – сорок ящиков по двадцать банок…

– Вы поторопились, Андрей Павлович! Не спросили, что я сделаю с этими журналами!

– Меня это не интересует. Решать вам. И отвечать за своё решение… Тушёнка свиная – десять ящиков. Молоко сгущенное – четыреста банок. Молоко сухое – два бочонка по двадцать килограммов… Скажите, Мартыныч, что у вас за привычка слушать эфир? Эти бесконечные путешествия по всем диапазонам.

– Верно, привычка. Со мной на мысе Челюскина был случай, давно. Зимовали мы там на метеостанции. И вот однажды сдал смену, круглосуточные были дежурства, повалился на койку – стук. Напарник мой, совсем молодой был парнишка, из Вологодской области. «Вставай, – говорит, – Мартыныч, война! А у самого аж губы трясутся. Меня как теплом по сердцу обдало. К рации кинулся, как был, в исподнем. А оттуда так и сыплет морзянкой. С тех пор и слежу за эфиром, как бы чего не пропустить.