Неигра - Наталия Гилярова

Куклы Кукольника – аккуратные, нарядные. В их кукольных головах порядок. Они знают, что предназначены для игры, знают правила этой игры. А Танька не знает.

– Надя мне очень близка – но не как ты. К тебе у меня нет того особого чувства… А с ней мы – одно и то же. Она такая цветущая, такая пышная блондинка. Я чуть не изменил тебе с ней!

Танька сочувствует ему – из-за неё, маленькой и глупой, он лишился пышной и белой Нади. Она считает себя виноватой.

Как будто Дроссельмейер говорит:

– Как это просто – быть счастливыми. Только любить. Только жалеть.

Целует нежно, как дедушка-саламандра.

Опять – несбыточный сон. Сны эти просто преследуют Таньку. А наяву не неё глядит стертое бронзовое лицо, и Кукольник поучает:

– Как твои успехи в школе? Ты удивляешься, что я спрашиваю? Но я люблю умненьких девочек. Посмотри на свою сестру! А тебя что-нибудь интересует? Ты думаешь, любить – и ничего больше не надо? Нет, нужно еще развиваться, как личность. Ты по-прежнему восхищаешься графом де ля Фер и ненавидишь миледи? Я займусь твоим эстетическим воспитанием.

Для начала воспитатель дал Таньке книжку Гессе. Называлась она «Степной волк». Таня подумала, что это вроде «Кутенейского барана» Сетон-Томпсона, про животных.

Новогодние дни – дни надежды, очищения и радости, выраженной в круглых елочных шарах. Дни, когда так легко верится, что прошлое – не более чем сон, а теперь наступает ночь бодрствования, за ней – утренние дни неподдельной жизни, и весь морок, все непонятное и страшное, нежеланное и чужое, можно, как прах, отрясти от своих ног…

Этой ночью мир ласкается к ребенку, осыпает его подарками, диковинками, и дает таинственные обещания, свечами и лампами гирлянд вызывая неясные предчувствия столь же красочно озаренного каким-то иным мерцанием будущего. Праздник навсегда остается священным, таинственным, желанным. И взрослый еще верит, что новый год – совсем иное время, чем растрепанные ошметки старого.

Танька думала, они с Дроссельмейером пройдут обряд надежды, очищения, просветления – переживут полночь и там, за ней, найдут, наконец, свой желанный невыдуманный мир…

Но воспитатель не пришёл.

Танька сидела под елкой, зажигала бенгальский огонь, пила праздничный чай с печеньем, слушала полночный бой часов. И перевешивала игрушки. Был один шар, разрисованный звездной ночью и искрящимся снегом, и чем дольше на него смотришь, тем темнее, синее, загадочнее ночь. И всю свою ночь Танька пристально разглядывала ту ночь, другую.

А за фортепьяно сидел Машин аккомпаниатор. Он пришел и принес елку, когда Маша уже уехала на белой машине. Алёна была в театре, и они ставили елку в ведро и увешивали игрушками втроем – дедушка-саламандра, аккомпаниатор и Таня. Под елку гость положил удивительное расписное зеркальце-складень, и еще с подсветкой – для Маши, а Таня – рисовальный альбом в переплете с тиснеными домиками и башенками для своего воспитателя.

Дедушка обошел елку кругом:

– Как красиво, как хорошо, какие игрушки!

И ушел спать.

Аккомпаниатор удивился, как громко дедушка заводит наручные часы. Потом сел на свое обычное место за фортепьяно и тихонько стал наигрывать рождественские мелодии из «Щелкунчика» Чайковского. Потом он как будто заснул, пристроив щеку на первой октаве. Проснулся, принялся за «Вальс цветов», но не доиграл. Подошел к елке.

– Чаю? – улыбнулась ему Таня.

– Бесполезно. Мы с тобой из тех, кто проигрывает.

– Все будет хорошо… – Танька хотела рассказать, что настоящий мир существует на самом деле, но постеснялась. Если даже Дроссельмейеру она никогда об этом не рассказывала…

В солнечной, оранжевой, ситцевой комнате Алёна сидела над телефоном и смеялась. Танька замерла перед нею – она знала, что мама говорила с Аллой.

– Твой жених женится на Павлине! От тебя его Бог отвел! У меня камень с души свалился.

Стоя у окна, старик-саламандра в растерянности смотрел на «араукарию». Он обернулся.

– Как же так? Он ведь собирался жениться на американке Рибозе и ехать в Америку?

– В Америке нет места художнику, – объяснила Таня.

– Вот не везет молодому человеку, – покачал головой дедушка, – может быть, Павлина окажется хорошей девушкой?

Воспитатель пожаловался Таньке:

– В новогоднюю ночь пришлось идти в бар с Павлиной. Мучение, капризная, луну с неба требует – такие времена, трудно найти фиктивную невесту, но с ней, я надеюсь, у нас все получится, она поэтесса, милая дама. Да ты ведь ее видела?

– Я могу работать в прачечной. Я взяла справку, что мне можно работать, – неожиданно заявила Танька, – я ездила в РОНО, очень просила, и мне разрешили.

– Зачем тебе работать? – удивился он.

Но Танька молчала. Она думала, он выбрал Павлину из-за того, что она сама ещё мала и не сможет ничего заработать. Теперь же она совсем не понимала, почему он предпочёл капризную фиктивную невесту покладистой настоящей. А воспитатель не понимал, о чем она молчит.

Маша собиралась принять участие в большом взрослом шоу. Она сидела на своей кровати, закутавшись в плед, с растрепанными волосами, мрачная.

– Я пропала. Полный облом. Нужна коллекционная модель. Я напьюсь холодной воды, и у меня будет ангина. Мне все равно, моя жизнь кончена. Ты ничего не понимаешь, Танька. Мне скоро пятнадцать. Я вышла в тираж. Мое место займут тринадцатилетние с платьями. А я выйду замуж за Антошку. Или за Володю.

Володей звали аккомпаниатора.

Прямоугольник окна, облепленный ледяными узорами, излучал причудливое мерцание. В его призрачном луче, сжавшись, обхватив тонкими руками колени, сидела Танька.

– Я пропала. Фиктивная невеста – ненастоящая. Но я ведь еще менее настоящая!

Тане казалось удивительным, что воспитатель в том же городе наблюдает те же, что и она, розовые полосы солнца на искрящемся хрустальном снегу, под алеющей громадой зимнего заката. Но при этом ему не приходят в голову те же мысли, начертанные так ясно – красным по белому.

Он поворачивался перед ней, как артист перед зеркалом в гримерной.

– Мне вчера одна подружка сказала, что я «роковой мужчина». А ты как думаешь? Почему ты такая понурая? Неужели моя любовь не приносит тебе радости? Как это странно! Я уверен, что девочке полезно развиваться с сознанием, что ее любит мужчина. Это обогащает новыми эмоциями, опытом. А когда у тебя разовьются бедра, я буду любить тебя еще сильнее…

Летом, в Пленциемсе, когда Танька заблудилась, земля, на которой она, как всегда, искала царство Дроссельмейера, предстала перед ней в неожиданном виде. Танька прошла бесконечное пустое пространство – какое-то одичавшее поле. Или ей показалось, что поле – одичавшее. Прошла маленькую чахлую рощицу. И перед ней открылось новое пустое пространство. Она пересекла и этот кусок земли, миновала ещё чахлую рощицу. Перед ней опять пустая земля… Саламандра, розовые яблоки, чистые полотенца, солнечные занавески, уютные комнаты, ароматные супы и шахматы больше не существовали.

Как ничейная собака. Вымершая земля. Под усталыми ногами камни и прах. Небо заволакивается настоящей ночью, колышется дождем, в нём уже бьются огромные серые волны, как жестяное ведро раскачивается и плещет на землю, и земля раскачивается, хочет опрокинуться. Танька бредёт на ощупь и спотыкается о каждый камень. Птица вопит над головой, страшно её слышать.

Танька наконец увидела дом, а в нем оранжевый огонек, напоминающий мамины занавески и дедушкин очаг. Она стала стучаться. Долго стучалась, но ее не услышали. Она опять побрела по безлюдной пустой земле, где бились о край мира ничейные волны и безнадежно кричала единственная птица. Увидела еще один дом с оранжевым огоньком и стала стучаться. Ее услышали и прогнали.

В бесконечности пустого пространства и времени Танька не знала, что сталось с Дроссельмейером. Она бродила по безлюдным улицам, и видела дома без огней – дома, где не было Дроссельмейера. Она запуталась в троллейбусных проводах.

… И заметила, что стоит под самым домом своего воспитателя. Обогнула парикмахерскую, вошла во двор, стала искать его окно. Оно светилось! Танька мысленно поднялась, позвонила. Открыла хмурая соседка в грязном фартуке. «Кукольник? К нему четыре звонка». Соседка хмыкнула и ушла.

Таня приоткрыла заветную дверь. Дроссельмейер бросился ей навстречу, заулыбался, засуетился, поцеловал нежно, как дедушка-саламандра. Угостил чаем с вишневым вареньем. У него теперь прекрасный пузатый чайник, и он позволяет мешать чай сколько угодно и оставлять варенье на блюдце!

– Все просто, – объясняет Дроссельмейер, – если любить и жалеть.

Какое счастье царит в настоящем мире!

Танька стояла под окном Кукольника. Она боялась подняться – без спросу.

«Степной волк» оказался скучнее учебников. Танька очень старалась, но одолела всего несколько страниц. А учебники, в свою очередь, не могли сравниться с книгами-кубиками, но Танька их всё же читала. Она пересказывала содержание учительницам, это было очень просто. Так просто, что непонятно, почему всё это называется «учёбой» и за это награждают «хорошими оценками». Она не знала сама, училась ли ради похвалы воспитателя или чтобы окончательно убедиться, что все это – пустое.

Настоящие ее мысли разительно отличались от заученной премудрости – учебники как будто повествовали о реальном мире, но не всерьез. Настоящие мысли отличались еще и тем, что их невозможно было высказать вслух – и не только в школе, но даже своему отражению в зеркале – они плохо перекладывались на слова. Тане неинтересно было, отчего растения зеленые, хлорофиллом они покрашены или акварелью, она думала о том, что растения, наверное, живут надеждой. Что они знают о терпении, о чудесной силе, но, главное, о своей правоте – совсем уже неминеральном веществе, питающем их и вселяющем нецветочные настроения.