Великая война. Верховные главнокомандующие - Юрий Никифорович Данилов

Русского Монарха мог подвергнуться нежелательному умалению, если бы при посещении Государем Галичины не было проявлено должной сдержанности и такта. К сожалению, на это не приходились рассчитывать ни со стороны администрации, ни со стороны придворных чинов. К тому же Великому князю было совершенно ясно, что опрометчивая политика русского правительства в Галичине не подготовила благоприятной почвы для возбуждения в населении симпатии к русским приемам управления.

Недостаточно отзывчивое отношение Верховного главнокомандующего к вопросу о посещении Государем Императором Галичины было, в свою очередь, истолковано при дворе, как доказательство чрезмерно развившегося у Великого князя честолюбия. Его объявили в простом нежелании допустить в завоеванный край Государя, имевшего законное право на доминирующий почет и уважение. Уже давно за спиной Великого князя Николая Николаевича ходила злая клевета о тайном его намерении занять Российский Престол, пользуясь приобретенной им во время войны популярностью. Эта клевета вызывала к Великому князю недружелюбные чувства не только в ближайших ко двору сферах, но вполне вероятно, она доходила и до самого Императора.

Придворные круги ответили на сдержанность Ставки к задуманному путешествию Государя стремлением не допустить к участию в нем ни Великого князя, ни чинов Славки. Официальным мотивом такого намерения было соображение о невозможности для Верховного главнокомандующего и его ближайших сотрудников покинуть Ставку на несколько дней, что якобы могло нарушить руководство боевыми действиями. При нынешних средствах связи и том обстоятельстве, что поездка в Галичину совпала с пребыванием Верховного как раз в районе главнейших действий, очевидна вся нелепость подобного соображения. Но отсутствие Великого князя, как Верховного русского главнокомандующего, представляло еще особые опасности: поездке Императора Николая II мог быть в этом случае придан особенно ярко именно тот характер, которого так желал избежать Великий князь. В конце концов пришлось примириться на том, что поездка все же состоится, что ей должен быть придан строго военный характер и что в ней должны будут принять участие Верховный главнокомандующий, его личная свита, и сверх того начальник штаба, генерал-квартирмейстер и два офицера Генерального штаба Ставки.

Государь со свитой в назначенное утро 22 апреля прибыл на пограничную станцию Броды, где его уже ждали Верховный главнокомандующий с указанными выше чинами. Отсюда дальнейшее путешествие до Львова должно было быть совершено в автомобиле. Стоял тихий и ясный весенний день, делавший этот переезд в 100–120 километров особенно приятным. Государь сел в автомобиль с Верховным главнокомандующим. Начальник штаба генерал Янушкевич поместился со мною, в прочих автомобилях – остальные сопровождавшие.

Ехали по пути наступления нашей 3-й армии. Близь Золочева, случайно, у братской могилы воинов 166-го пехотного Ровенского полка кортеж остановился. Государь оставил автомобиль, немного прошелся по полю бывшего здесь сражения и выслушал рассказ о действиях русских полков. Для меня вся эта сцена имела особенно трогательное значение, так как, по странному совпадению, за несколько лет до войны я имел высокую честь командовать именно названным полком в родном мне Киеве. Конечно, факт пребывания Русского Монарха у братской могилы чинов полка был мною подробно описан и сообщен в полк, в надежде, что впоследствии запись эта будет включена в полковую историю, – как интересный для полка эпизод из минувшей войны.

Следующая остановка была сделана, когда мы подъезжали ко Львову, при встрече какой-то довольно жидкой депутации, при которой находился генерал-губернатор Галичины граф Г. А. Бобринский.[79] Подношение русского «хлеба-соли», чтение адреса, пожелания, приветствия – во всем этом уже было нечто, выходившее за пределы простого военного объезда. Остановка эта пришлась близ огромной закрытой сигарной фабрики. Мне припомнилась кем-то описывавшаяся забавная сценка. Сидит в полковом обозе 2-го разряда на облучке наш несуразный подолянин-хохол Никита Ткачук, призванный по мобилизации; лениво размахивает он кнутищем и сосет, вместо обычной «цыгарки» из «тютюна» предлинную, никогда им до сего времени невиданную заграничную сигару. Она, однако, ему не по вкусу и он непрерывно поплевывает направо и налево. Мне рассказывали, впрочем, что наши солдатишки предпочитали кропить сигару и такой «крошенкой» набивать свои «люльки».[80] Привычнее и потому вкуснее.

Во Львове Государь остановился во дворце бывшего наместника, занимавшемся теперь графом Бобринским. Великий князь, генерал Янушкевич и я – в доме одного из польских магнатов, по приглашению последнего, переданному нам графом Адамом Замойским. Этот граф Замойский выступил в самом начале войны вольноопределяющимся в Лейб-гвардии Уланский Его Величества полк, состоял сначала ординарцем у главнокомандующего Северо-Западным фронтом, a затем, будучи произведен в офицеры, находился при Ставке: впоследствии он был, кажется, назначен флигель-адъютантом к Его Величеству.

Лично от меня многие детали пребывания Государя в Галичине ускользнули, так как я видел Императора лишь мельком, имея свое прямое дело и стараясь не удаляться слишком далеко и надолго от помещения, где расположилась моя походная канцелярия, которая была связана прямым проводом со Ставкой. Но Великий князь был во время всей поездки не в духе и лица, непосредственно при нем состоявшие рассказывали мне не мало случаев, явно выражавших стремление администрации, шедшей в этом отношении даже против графа Бобринского, придать посещению Императора Николая II более широкое, чем это хотелось Ставке, значение. В этом отношении особенно мало такта проявили власти в Перемышле, с русским комендантом генералом [Л. К.] А[ртамоновым][81] во главе.

В день приезда Государя во Львов во дворце наместника был прием, затем обед и вечером раут, на котором граф Бобринский получил звание генерал-адъютанта. На всех этих празднествах присутствовали сотни приглашенных. Преимущественно военные. Статские лишь изредка выделялись на фоне походных мундиров своими черными фраками. Были ли дамы – не помню. У меня осталось внешнее впечатление как бы специально военного собрания. Впрочем, на рауте я оставался очень недолго, занятый собиранием данных для подробного доклада Императору. Доклад этот был назначен на утро на вокзале, перед отправлением Государя в дальнейшую поездку.

Ночлег во Львове, в роскошных палатах польского магната, связан у меня с чрезвычайно оригинальным утренним впечатлением, полученным мною при пробуждении от обширных размеров занимавшейся мною комнаты и ее высокого потолка. С моего выезда на войну из Петрографа 14 августа 1914 г., т. е. свыше восьми месяцев, я ведь спал все время в узком низком помещении вагонного купе! Понятно поэтому мое удивление, когда, проснувшись во Львове и забыв о перемене обстановки, я, вместо своих обычных тесных и сдавленных перегородок, получил сразу впечатление большой и радостно залитой солнцем комнаты. С чувством какой-то особенной свободы я только и могу сравнить мое первое утреннее ощущение.

Прибывший на вокзал лишь за несколько минут до отхода поезда, Государь не мог, конечно, вдумчиво отнестись к сделанной мною оценке общей обстановки, а между тем, уже тогда