Искус - Дарья Промч

Мог бы и подумать, к кому и зачем собралась его невеста и почему она бежит на край света так поспешно, словно за ней гонятся. Но он не подумал ни о чём, прощаясь со мной. На минуту мне захотелось отомстить ему за это, но, по правде, месть не в моём стиле. Это не благородство, это слабость.

А за окном плыли незнакомые деревья, земля была чёрной, как на кладбище, но краски становились ярче, звуки – тоньше. Будто кто-то хитрый незаметно добавил контраста и громкости. Поезд разгонялся, и с каждым стуком колёс мне становилось легче и веселее. Я была как маленькая девочка, покидавшая заколдованную страну то ли на выносливом верблюде, то ли на согревающем олене. Мимо пролетали домики, совсем не похожие на наши. Ах, как бы мне хотелось жить у железной дороги, сидеть вечерами во дворе и знать, что любой поезд увезёт меня туда, куда я только пожелаю, махать рукой беспечным пассажирам и складывать в ладонь вишнёвые косточки, чтобы вырастить сад!

Глаза слезились, будто спустя годы жизни в подземелье я увидела восходящее солнце в трёх шагах от себя. Я ещё не видела всей красоты этой звезды, не успела почувствовать тепла её лучей, но блюз снова разливался в моей голове и говорил о том, что всё впереди. А поезд то медлил, то снова мчался вперёд, угрюмые мужчины, похожие на наших, ходили курить вместе с миловидными юношами и их бесстыжими подругами. Кто-то продавал крабов и омаров, кто-то – кульки с миндалём. Мне не хватало денег ни на то, ни на другое. Лет до десяти я вообще не знала, что такое деньги: мы ели пойманную рыбу, выращенные помидоры, пили своё вино. Только потом мужчины стали возить рыбу в город на рынок, но деньги так и не завоевали наш городок. Какая-то женщина несла в руках пачку свежих газет – никогда не видела свежих газет. И я купила одну. Только лишь потому, что мне казалось необходимым что-то купить здесь. Она пахла вкусным хрустким запахом. Я так и не раскрыла её, только периодически подносила к носу и закрывала глаза.

Мир обернулся для меня чем-то новым: запахи, цвета, лица – мир был не таким, каким я его считала все эти двадцать лет, гораздо динамичнее и стремительнее. И мне это нравилось. Я начинала чувствовать в себе силы и желание что-то менять. Во мне просыпалось постыдное ощущение убогости прежней жизни, укоренялось отвержение всего того, что раньше казалось незыблемым, и, хотя я понимала, что за подобную дерзость придётся заплатить, что цена будет высокой, что всё это иллюзия, я ясно осознавала разницу между «сейчас» и «потом». Как и всех людей, «потом» не пугало и не интересовало меня. «Сейчас» я чувствовала себя первопроходцем, увидевшим край райской земли, не моей.

Взгляд упал на простенький чёрно-белый рисунок на последней странице газеты. Человек, лежащий на земле, с налипшими на кожу перьями, застывшим воском, крупными водянистыми волдырями, покрывающими лицо, руки, тело, с пеленой, застилающей глаза, со слюной, стекающей по щеке. Человек, решивший, что способен летать. Жизнь, отданная за попытку. Мне вдруг показалось, что я тоже могла бы. Понятное дело, боль и представление о боли различны, как акула и тунец, но, в конечном итоге, и тот, и та оказываются на столе, и жёлтым гнилым зубам нет разницы, с какой плотью бороться. Так просыпается бунт (слово смешное и незнакомое) во мне, готовой брести непонятно куда с тем, чтобы увидеть могилу моря. Так я впервые решаю не возвращаться в свой город, и это решение кажется мне самым осознанным из всех когда-либо принимаемых мною решений. Газета, тем временем, перестаёт пахнуть. Интересно, а правда можно вдохнуть в себя весь запах? Теперь я вижу из окна другие поезда, вижу встречающих, перрон, я вижу разных людей, машущих руками и улыбающихся, и поезд тормозит. И останавливается. Но постой… я не вижу тебя среди них. Где ты? Почему я вижу всё это без тебя? Потому что тебя там нет.

Певица

Доброе утро. В голове гудит неуёмный колокол, и зачем было так напиваться. Из окна льются голоса, рокот машин, трещотка светофоров.

Приятное ощущение новизны сил растекается по телу, покуда… чёрт, сколько времени? Десять? Вот чёрт. Босиком по липкому полу в ванную под холодный душ. Нет, не успею. Прополоскать рот. Смочить волосы, расчесаться самодельным гребнем из левой пятерни. Никак не успеваю! Игнорирую надоедливые вопросы «куда ты?», доносящиеся из постели. Пошло оно всё.

Подожди, Паскаль, только дождись меня, милая девочка. Осмотрись на вокзале, как он тебе? Хотя у тебя уже был час на осмотр достопримечательностей. Надо было так проспать! Босыми ногами в кеды, зашнурую в лифте. Натянуть джинсы. Чёрт, кеды мешают. Стащить кеды, подцепив их дверью, одновременно застегнуть рубашку. Ничего не выходит.

Так, спокойно. Вдох – выдох. Во-первых, застегнуть рубашку. Во-вторых, джинсы. Потом надеть кеды, под них носки, завязать шнурки. Что-то ещё. Что, чёрт побери? Покидать вещи в сумку. Прекрасно. Вдох-выдох. Кидаю всё прямо с вешалками. Что забуду – куплю. Ты только жди меня, Паскаль. Я всё объясню. Купи себе мороженого или каштанов, развлекись чем-нибудь. Жди меня, тебе это нужно. Нам это нужно. Обеим. Выбегаю. Закрой за мной дверь. Где лифт, твою мать? Бегу по лестнице, задыхаюсь, хочу курить – никогда не брошу. Не хочу. Сумку на заднее сиденье. Вещи вываливаются из неё на пол. Зажигание. Сцепление. Поехали. Закуриваю. Сердце разлилось по ушам медью. В горле холодный колючий ёж.

Лавируя меж машин, подрезая сонных олухов, показывая им тривиальные жесты в окно, я еду к тебе, Паскаль, терпеливый ребёнок. В твоём городе люди не видят разницы между зелёным и синим, называя их одним резким словом. Это всё из-за моря, оно обесцвечивает глаза. Забирается в зрачки, жжёт. В твоей крови много золотых рыбёшек, сотни раз проплывающих через твоё сердце. Одна из них наверняка верит в меня, замолвит за меня словечко, шепнёт тебе «жди».

Город перерыт, будто вскрывал себе вены. Я путаюсь в развязках, затягиваюсь. Хочу закрыть глаза и открыть их снова уже в самолёте, отрывающемся от земли неохотно, как пластырь от ранки. Увязаю в городе, теряюсь в нём, еду к тебе, вязну, как горячей подошвой в смоле. Ничего не боюсь, ничего не боюсь. Только дыши со мной, жди меня, дотерпи до меня.

Я знаю, что всегда один шанс на миллион, один к ста, знаю, что либо сейчас, либо уже никогда. Таковы законы природы: