Искус - Дарья Промч

на твоём застынет боль, Паскаль. И занавес упадёт, накрыв нас, ты зачихаешь от пыли, я сяду, обняв руками колени. А пыль, отпущенная тяжёлым занавесом на свободу, нерешительно затанцует, обретя очертания в слабом солнечном луче, продравшемся сквозь двойные стёкла с налипшей на них грязью. Но этот танец будет скрыт от наших глаз плотным бордовым занавесом.

Стоит ли говорить о том, что эти игры смертельно опасны для тебя и безобидны для меня? Время расставит акценты так, как следует. Только бы никто не вскрыл мои карты раньше положенного. Ведь пока рубашки скрывают их, никто не знает, над кем смеётся джокер. И правда ли, что у него тридцать два зуба.

Глава пятая

Паскаль

Всё верно. Потому что я так хочу. Всё верно, потому что иначе и быть не могло. Научиться мечтать – всё, что удалось мне за эти годы. Мечтать тихо и укромно, мечтать, ни на что не претендуя, мечтать, как дети мечтают о космосе и главных ролях в фильмах, как собаки мечтают о сахарной кости, – так мечтала и я, без каких-либо претензий, не зарясь даже на осуществление и воплощение. А в сущности, каждому дана его жизнь для того, чтобы бежать и спотыкаться, спать без задних ног, ошибаться. Оглядываясь на всех, примеряя на себя чужие суждения, как новые платья, я чувствовала себя в них неуютно, они мне были тесны. Да и что в этом такого – единожды сделать так, как хочешь, попробовать – а вдруг получится! – и продолжить ходить в узких вещах, в тесных туфлях, упираться головой в потолок, набивать себе шишки на этом. Жизнь была бы простой, если бы каждый думал за себя свои мысли, если б в груди каждого было только его собственное сердце. Всё верно.

Вот у тебя, далёкая и ничья, я прошу фору в этих играх, ведь играть в поддавки всегда сложнее – такие вот правила наизнанку. Надеюсь, тебя это не смутит, как не смутит и то, что у меня нет для тебя имени, и я нарекаю тебя первым подвернувшимся.

Сжимая жёлто-зелёный билетик, я иду к морю, сейчас как никогда мне нужно его одобрение, его молчаливое заверение, что всё верно. И сейчас как никогда я готова принять любое его движение за знак согласия.

Я убираю билет в карман выцветшей старенькой кофты и нащупываю там свой единственный оберег, никчёмный талисман, которым я имела глупость обзавестись лет в десять, кажется. Этому трудно найти объяснение, но за всю свою короткую, вязкую, как смола, жизнь я ни разу не чувствовала себя защищённой – я ждала от судьбы подвоха. Каждый шаг, каждое действие казались мне потенциально опасными, я всякий раз думала, что может выйти из того или иного события. И всякий раз находила неисчислимое количество трагичных развязок. Принимая ванну, я представляла, как засну в ней, распаренная и уставшая, и захлебнусь, конечно. Гроза норовила обратиться в шаровую молнию, залетевшую в моё распахнутое окно, бродячая собака непременно оказывалась бешеной, конфета, принесённая подружкой, – отравленной.

Моя жизнь, начавшаяся со смерти, с парадокса, с разочарования, с трагедии, виделась мне обречённой, вобравшей в себя всё то зло, вместе с которым меня вынесло на берег. Словно бы кто-то оставил на пригорке тачку и не вернулся за ней. И вот лёгкое прикосновение ветра приводит её в движение, и она медленно, со скрипом, трогается с места, колёса вертятся так неспешно, что какое-то время тебе ещё кажется, что это трава возле неё колыхнулась, а не она сама. Тем временем тачка набирает скорость – сперва это самостоятельное движение кажется забавным, даже дерзким, но вот уже она несётся на всех парах, за ней не угнаться никому, даже бестолковому хозяину, если он и спохватится. Тачка мчится, снося всё на своём пути; словно одушевлённая, она объезжает деревья и овраги, по инерции закатывается на очередную горку и слетает с неё. Если представить всё это в красках, добавить в видео звука, а потом посадить на обезумевшую тачку меня – только тогда отдалённо можно представить то чувство бесконтрольности собственной жизни, с которым мне довелось соседствовать с самого детства.

И с самого же детства я подсознательно искала некий символический плащ, волшебный щит, которым можно было бы укрыться от кровожадной судьбы. Я старательно наделяла магической силой то найденную на берегу жемчужину, то диковинный цветок, пробившийся через деревянное крыльцо, то перо, обронённое пролетавшей над нашим берегом птицей. И каждый раз разочаровывалась, стоило загаданному снова не сбыться. К десяти годам я практически потеряла надежду обзавестись защитным атрибутом. И именно в этот момент, как это часто бывает с потерявшими надежду, я нашла то, что так долго искала.

Помню тот вечер ясно, как вчера: к отцу пришли портовые друзья, компания пройдох, трудяг и негодяев. После сытного ужина и обильной выпивки в честь крупной выручки мужчины уселись за карты. Крики стояли на весь дом, кого-то постоянно обвиняли в мухлеже, кого-то кляли за улыбнувшуюся ему фортуну. Отец был плохим игроком, бесхитростным, предсказуемым и оттого вечно придирающимся к остальным. Страсти кипели, атмосфера накалялась, гости горланили, кто-то пел, кто-то сквернословил. Я лежала под одеялом и молилась, искренне и с той неподдельной верой, что присуща только детям и старикам. Мама заглянула ко мне, тихо села на край кровати и шёпотом сказала: «Не бойся, взрослые просто играют, ничего страшного не происходит». – «Как папочка?» – спросила я. «Проигрывает. Как обычно», – ответив, мама выдохнула так протяжно, словно хотела что-то вытолкнуть из себя, но никак не могла. Она попыталась стянуть с меня одеяло, но я уцепилась за его край и что есть мочи потянула его наверх, так высоко, что оно оголило ноги до колен. Я не хотела показать своё лицо, красное от недостатка кислорода и всё мокрое, мной овладел стыд за эти детские слёзы. Мама настойчиво пыталась выудить меня из-под одеяла, и между нами завязалась бессловесная борьба, невнятная возня, и кто знает, чем бы она закончилась, если бы нас не прервал громкий отчаянный крик отца, настолько яростный, что вызвать его могло либо разгромное поражение, либо сокрушительная победа. Мы, не сговариваясь, сорвались с места и кинулись в гостиную. В дверях стоял отец, сильно пьяный, вспотевший и почти безумный. Над головой двумя руками, словно корону, он держал одну-единственную карту – червонного короля. Не успев притормозить, мама почти врезалась в него, ахнула и неловко заключила в объятия, отец прижал её голову к себе локтем, не отнимая