Песнь одиноких китов на частоте 52 Гц - Матида Соноко

и думала: неужели это и правда мама Пятьдесят Два? Ребенка со вчерашнего вечера нет дома, как она может спокойно работать? Я пришла с надеждой: может, она бегает в поисках, может, выглядит обеспокоенной.

Пятьдесят Два сказал, что ему тринадцать лет. Первый год средней школы – он же еще маленький. Неужели ее не беспокоит, где он провел ночь?

Через некоторое время мне принесли мою тэмпуру, но откуда было взяться аппетиту? Я попросила другую официантку завернуть мне заказ с собой и решила отнести гостинец Пятьдесят Два, который ждал меня дома. Кое-как запихала в себя рис, суп мисо и маринованные овощи и расплатилась.

Котоми сразу вышла вслед за мной, но я еще раздумывала, что и как ей сказать. Она работала с совершенно обычным видом, и это так меня удивило, что я обратилась к ней. Пока я раздумывала, мать Пятьдесят Два захихикала:

– Знаешь, между нами ничего нет.

– Что?! – вырвалось у меня.

Она смущенно ответила:

– Между мной и Муранакой. Не волнуйся. Он наверняка что-то такое сказал про меня, да? Но можешь не переживать, у нас нет никаких отношений. Он просто со школы был в меня влюблен, но это все. Мы не встречаемся, ничего такого.

Я совершенно не могла понять, о чем она говорит, как будто она говорила не по-японски. Но Котоми крепко свела брови вместе и скривила губы:

– Фу, какой он! Разве можно так пугать свою девушку?

Тут до меня наконец дошло, что она неправильно меня поняла.

– Хочешь, позвоню ему и отругаю? Скажу, чтобы не заставлял тебя волноваться. Ой, я же не знаю его номер. Дашь?

– Подождите, подождите. Я не девушка Муранаки. Я хотела поговорить о вашем сыне, – поспешно заговорила я, и с лица женщины исчезли всякие эмоции. Лицо стало бесстрастным, морщины вокруг рта углубились.

– Мы с вашим сыном подружились…

– Нет у меня никакого сына, – отрезала Котоми совершенно другим, низким голосом.

– Что?! Но как? Я ведь…

– Правда нет. Вы меня с кем-то путаете.

– Но Муранака сказал, что есть…

Это что, какая-то ошибка? Котоми с досадой щелкнула языком.

– Как он меня достал! Ладно. Так чего там? – безразлично спросила она.

То, с какой скоростью она изменилась, напомнило мне мать. Это заставило меня вспомнить прошлое, до которого мне уже не было никакого дела, отчего стало тяжело дышать. Я повторила:

– Говорю же, мы подружились…

Котоми подняла одну бровь:

– Так он что, у тебя?

– Да. И я хотела поговорить о вас и о нем.

– Мне не о чем говорить! Если мешает – выгони. Большое спасибо, приходите еще!

Это открылась дверь и вышел посетитель, к которому она обратилась с улыбкой, но, когда он ушел, ко мне повернулось холодное лицо. А потом женщина процедила: «Бездомный кот».

– Если накормить бездомного кота, он начинает приходить к тебе опять, и со временем это надоедает. Ты это хотела сказать? Так не корми его! Приласкать, а потом выгнать – это тоже один из видов насилия, знаешь?

Ее слова меня взбесили – наверное, потому, что я частично чувствовала виноватой в потакании своему одиночеству… Но дело ведь не только в этом!

– Он сбежал от вас и прибежал ко мне. Он был весь облит кетчупом и дрожал! Что вы с ним сделали? – резким тоном спросила я, а в ответ Котоми коротко пожала плечами:

– Он без спроса съел мою пиццу. Вот и наказала. Надо было не кетчупом, а табаско его облить.

Меня напугало безразличие на ее лице. Женщина совершенно не чувствовала своей вины в том, что совершила.

– Это ведь ваш родной сын! Как вы можете с ним так поступать? – Я чувствовала, что мой голос начинает звучать резко.

Котоми тут же сузила глаза, потом сказала:

– Спрошу в свою очередь: а почему я не могу так поступить? Я его родила, я его ращу, это мой ребенок! Что хочу, то и делаю с ним. И вообще, из-за того, что я его родила, вся моя жизнь пошла наперекосяк. Ты так говоришь, будто это я наношу ему вред, но на самом-то деле я – потерпевшая!

– Что?! Вы это серьезно насчет потерпевшей?!

– Конечно, серьезно. Мне пришлось взять на себя уйму ненужных хлопот, вытерпеть уйму страданий. Мне и сейчас приходится так тяжело, а он живет себе, в ус не дуя, настоящий паразит. И что, я должна еще и заботиться о нем? Не дождетесь!

Котоми, скривив губы, расхохоталась. Она говорила о том, что ей не нужен этот бесполезный ребенок, помеха, связывающая ее по рукам и ногам. О том, что она каждый день жалеет, что родила этого червяка. Был бы червяк, раздавила бы – и дело с концом, а этот, выходит, еще хуже.

Мне хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать ее, я готова была расплакаться. Неужели мальчишка вынужден постоянно выслушивать эти проклятия?

– Хватит! Хватит!

Я не смогла дослушать ее до конца. Наверное, я слишком слабая, просто было ощущение, что сойду с ума, если послушаю ее еще хоть чуть-чуть.

– За мальчиком буду присматривать я. Вас это действительно устроит? – уточнила я. Мать Пятьдесят Два грубо ответила:

– Вот приставучая! Делай как хочешь. Мне он совершенно не нужен, так что плевать. Вернее, мне даже хорошо. Только без всяких этих «а теперь возвращаю»! Мне он как собаке пятая нога.

На моих глазах выступили слезы, женский облик предо мной расплылся. В груди поднималась не горечь, а злость. Мрачная, будто буря, злость. Как она может такое говорить – ее слова напоминали мне занесенный над головой нож. Неужели она не понимает, что наносит им кровавые раны?

– Итак, за мальчиком я, с вашего позволения, присмотрю. Меня зовут Мисима. Я уже знакомилась с вашим отцом, думаю, если вы спросите, он скажет, где живу.

Когда я, сдерживая слезы, упомянула ее отца, Котоми захлопала глазами. Но все-таки сказала:

– Ни за что не буду спрашивать.

– Хорошо. Тогда до свидания.

С этими словами я вскочила на велосипед. Крутя педали, подумала, что Пятьдесят Два был бо льшим реалистом, чем я. Уходя из дома, я сказала, что поеду взглянуть, как там его мать, но он никак не отреагировал. По его лицу было видно, что он ничего не ожидает. Сколько всего должно было произойти, чтобы он потерял надежду?

Эх, надо было все-таки врезать Котоми. Надо было заорать: «Ведьма!» Но тогда я превратилась бы в такую же, как она… Нет смысла злиться.

Что за ужасная женщина!

Я гнала велосипед так, что вспотела, и, когда добралась домой, тяжело дышала. Потом поняла,