Заброшенный в природу - Милен Русков

добавить кое-какие уточнения. Но иногда требуется много уточнений. Духов не существует, но порой нужно уточнить. Необходимость в подобных уточнениях мы и называем недоразумением.

— Ясно, — сказал я.

— Во всяком случае, это совсем не так, как считают невежественные крестьяне, — что некая бессмертная душа носится туда-сюда в воздухе. Она якобы может размышлять, у нее есть память, она может чувствовать и может даже что-то нам сообщить. Это просто бестелесная масса, не до конца умершая субстанция, которая может стучать тарелками или другой посудой, но вряд ли способна на что-то большее. Это исключительно редкая ошибка природы, нечто подобное уродцу с тремя руками, и ее лучше сразу уничтожить, потому как она создает лишние проблемы.

— Но мы не знаем, как ее уничтожить, — заметил я.

— Не знаем, — согласился доктор, — но догадываемся. Палкой. Дубинкой. Огнем. Как любое другое животное. Держу пари, что они не выносят огня.

— Вы не выносите духов, сеньор, — сказал я. И тут же быстро поправился: — Не любите недоразумений.

— Я их ненавижу, — подтвердил доктор. — Я ненавижу все, чего не существует.

Я чуть было не ляпнул то, что вертелось у меня на языке, но, слава богу, в последний момент сдержался. Язык мой — враг мой, как известно, и может ужасно подвести. Так что нужно быть очень осторожным.

— Оно действительно очень противное, Гимараеш, — продолжил доктор. — Оно постоянно атакует жизнь. Хочет вернуться сюда, на эту и без того грязную планету, и продолжить загрязнять ее своим телом, давить на нее своей ничтожной душой, размножаться и довлеть над всем сущим, вроде тебя и меня. Мир был бы намного чище, яснее и проще, он был бы блестящим и стерильным, как хирургический скальпель, как на других планетах, если бы природа была более разумной. Но, увы, это не так. Природа непрерывно совершает ошибки. Поэтому ее надо постоянно контролировать и помогать ей. Именно это и делает медицина. У природы женская душа, женские инстинкты. Она все время хочет размножаться, рожать, дарить жизнь. И стремится сохранить все живое. Она хочет уберечь льва и антилопу, свинью и желудь. А это очень большое недоразумение, и оттуда проистекают многие проблемы, дружок. Даже намного больше проблем, чем мы думаем, — доктор назидательно поднял палец вверх. — Если бы все зависело от природы, она сберегла бы и уродов, поскольку не делает разницы между добром и злом, красивым и безобразным, полезным и бесполезным. Для нее все это ничего не значит. Если бы зависело от нее, она бы подарила жизнь всему иллюзорному. А оно огромно, неисчислимо, Гимараеш, — повернулся ко мне доктор. — Оно может нас залить, как океан, как гигантский потоп. Запомни: никогда не давай никаких шансов ирреальному.

— Но, сеньор, если бы мы всегда руководствовались этим принципом, мы бы никогда не открыли Индий, никогда бы не обнаружили табак, это великое лекарство…

Доктор покачал головой, но только повторил:

— Запомни, что я тебе сказал.

— Хорошо, — кивнул я.

Некоторое время мы ехали молча. Но потом я не выдержал (и кто только меня дернул за язык — наверное, это от скуки!) и сказал:

— Может быть, все не так просто, сеньор!

Вряд ли можно было сказать что-то более несуразное. Сказать доктору, что он проповедует элементарные, примитивные вещи… — это ли не смертельная обида!

— Значит, ты считаешь, что все, о чем я говорю, слишком примитивно? — сказал доктор обманчивоспокойным тоном, сделав бесстрастное лицо. Я хорошо знал и это выражение, и этот тон. — Ты полагаешь, что все, о чем я говорю, примитивно и поверхностно?

Я ожидал нечто подобное и заранее придумал, что мне ответить. Я собирался сказать следующее: «Нет, сеньор, просто я полагаю, что некоторые вещи все еще до конца не известны науке. Тем более, что они лежат за пределами медицины, а потому почти не касаются нас». Но вместо этого сказал:

— Нет, сеньор. Я всего лишь полагаю, что мы не можем закрывать глаза на очевидное. В этой церкви было нечто такое, что бренчало посудой. Разве не так? Называть его недоразумением — значит сделать вид, что мы его не заметили. Это, возможно, не дух, каким его считают невежественные крестьяне, но вряд ли это просто недоразумение. Может быть, это что-то другое, еще более сложное. Кроме того, я твердо знаю, что если кошка перейдет мне дорогу, мне не повезет. Это так, сеньор, ей-богу! И я считаю, что старый Агриппа прав, когда утверждает, что, если птица вылетит у тебя из-за спины с левой стороны, это плохой знак. А если полетит с правой стороны и навстречу, то тебе повезет. Я не раз в этом убеждался, сеньор. И когда замечаю птицу слева, всегда возвращаюсь.

— Гимараеш, ты слышишь, что говоришь?! — воскликнул доктор. — Не могу поверить своим ушам! Для чего тогда я обучал тебя столько лет? Что ты несешь? И между прочим, чтоб ты знал, это говорит не Агриппа, а Плиний Старший в своей «Естественной истории». И этот Плиний — самый большой глупец на свете, а его книги — целая куча небылиц. До чего же я дожил — ты цитируешь мне Плиния! Можно считать, что то время, которое я тебе посвятил, потеряно зря!

— Ну, и как мы должны называть все это? — продолжал настаивать я.

— Так, как я тебе уже говорил, — недоразумения, — твердо ответил доктор. — Ты просто не понимаешь значения этого слова, поскольку, как и все невежи, не видишь дальше своего носа.

— Нет, сеньор, я все понимаю, — возразил я. — Три яблока, пять яблок… Но мне это кажется слишком примитивным…

Доктор ударил себя рукой по лбу, потом дважды стукнул в крышу кареты — знак, чтобы Хесус остановился. Затем потянулся прямо через меня к дверце, открыл ее и приказал:

— Вылезай! — И, заметив мой недоуменный взгляд, повторил: — Вылезай, я тебе говорю!

— Но, сеньор, это же нелепо! — вскричал я.

— Как и почти все остальное, — спокойно ответил доктор. — Как раз тебе будет о чем размышлять по дороге в Севилью. Вылезай! Тебе необходимо проветрить мозги.

В голове мелькнула мысль, а не предпринять ли мне немного более радикальные меры, но в это время я услышал голос Хесуса:

— Давай, приятель, ты слышал, что сказал сеньор доктор!

Двое против одного — это многовато, поэтому я молча вылез из кареты и долго глядел, как она удаляется от меня. Не стану описывать здесь мысли, которые роились у меня в голове. Да и мыслями их назвать трудно…

Неожиданно, где-то в пятидесяти метрах от меня, карета остановилась, Хесус слез с облучка и направился ко мне, держа в руках