Робеспьер - Эрве Лёверс

их шурин д'Эрлен, трое фермеров, возвращаясь с ярмарки в Эре, проезжали верхом через деревню Сент-Илер, неподалеку от Бетюна, где они, не заметив, забрызгали несколько молодых людей. В тот момент, когда разговоры перешли в действие, окрестный барышник был привлечён шумом и вмешался в драку, чересчур воодушевленный возможностью сразиться в рукопашную с этими "мерзавцами Пепэнами". Но всадники отвечают ударом на удар и опасно ранят барышника Дюбуа. Тот понёс ущерб по своей собственной вине, утверждает адвокат, и не имеет, таким образом, права на возмещение.

Несмотря на несколько иронических уколов, несмотря на некоторые юмористические описания (говоря о барышнике: "Он себя перевязал, что было благоразумно; он причастился [последнее причастие], что было по меньшей мере необходимо"), записка едва ли сродни статьям в защиту канатного мастера Детёфа, вдовы Мерсер или супругов Паж. Робеспьер не выделяет никакой важной проблемы, ни, тем более, особенных черт, которые послужили бы аргументом, что можно сделать дело знаменитым; он говорит не в качестве "адвоката несчастных", а в качестве простого защитника, не стремясь увеличить число говорящих и слушающих, не взывая к публике или к человечеству; он довольствуется тем, что говорит об "истине", и не оспаривает ни решения судей низшей инстанции, ни действующие законы… Почему? Перед тем, как начать своё доказательство, Робеспьер объясняет это количеством и сложностью свидетельств для обсуждения, "которые [обязали] сьёров Пепэн и д'Эрлен продемонстрировать свою защиту судьям с помощью печати". Выбор распространения информации не мог быть выбором адвоката? Или мог быть чисто прагматическим? Это возможно. В соответствии с защищаемыми делами, проблемами и желаниями клиентов, практика адвоката различается; к тому же, кажется, что, начиная с 1787 г. он упражняется в своём искусстве более сдержанно.

Однако адвокат знаменитых процессов никуда не исчезает. Мы вновь обнаруживаем его в деле Дюпона; у него есть пыл, энергия и сила убеждения, необходимые для этого случая. В то время, как объявляется созыв Генеральных штатов, он готовится впервые облечься в костюм оратора "народа". Робеспьер снова становится "адвокатом несчастных".

Глава 5

"Ужасный крик" сьёра Дюпона

Робеспьер приближается к тридцати одному году. Он ещё этого не знает, но в первые недели 1789 г. он редактирует свою последнюю юридическую записку. И снова дело – из тех дел, что возбуждают интерес публики, особенно в преддверии созыва Генеральных штатов. Заключённый в тюрьму при помощи lettre de cachet в декабре 1774 г., лишь через несколько месяцев после начала царствования Людовика XVI, Гиацинт Дюпон двенадцать лет оставался за решёткой в доме Добрых Сыновей в Армантьере. Каково же преступление, по словам его защитника? Претензия на часть наследства, которую разделили родственники в то время, когда он был за границей и считался умершим… Наконец освобождённый, он требует справедливости.

В 1789 г. Робеспьер редактирует претензии старика; в опубликованной записке он требует справедливого финансового возмещения. Более того, использование lettres de cachet, условия заключения в "исправительную тюрьму", так же, как и недееспособность и равнодушие административных властей к этому предварительному заключению без суда порождает живой призыв к реформе. С самого предисловия к записке, устами сьёра Дюпона, Робеспьер негодует, обвиняет и обращается с "ужасным криком" во имя слишком долго ожидаемой правовой революции:

"Я пришёл, чтобы разоблачить перед судьями и к возмущению общества неслыханные притеснения, несправедливости, беспримерные даже в истории этой ужасной системы lettres de cachet, одной из достойных сожаления жертв которой я, вне всякого сомнения, являюсь. Мои несчастья начались с воцарением государя, добродетели которого с той поры сулили Франции счастье; они завершаются в это навсегда памятное время, когда упомянутые добродетели наконец это счастье обеспечат. Едва я вышел из этих темниц, несчастные обитатели которых имеют, по крайней мере, право сомневаться, есть ли у нас нравы и законы, моё ухо, за долгое время привыкшее слышать лишь скорбные рыдания и крики отчаяния, было поражено одобрительными возгласами всего народа, призывающими к революции, которая, кажется, возвещает обновление нравов и царство закона; мои глаза увидели самое возвышенное из всех зрелищ, государь, ускользнувший от ужасного заговора, сплетённого против справедливости, укрывшийся в лоне своих народов, чтобы найти среди них истину, которой так трудно приближаться к престолу, чтобы окружить себя их сиянием, их любовью, их великодушием, как защитой против общих врагов его счастья и общественного блага, наконец, окруживший себя всеми талантами, всеми добродетелями, которые сопровождают эту великолепную монархию и поддерживают её почти в одиночку, на грани её гибели, чтобы утвердить на непоколебимых основаниях законодательство, созданное для людей, и неотъемлемые права наций, и священную власть королей. Попав в такую ситуацию, я куда менее был занят моими личными бедами, чем надеждой вскоре увидеть, как иссякают источники угнетения, которым я должен вменить в вину мои несчастья, и если сегодня меня видят приблизившимся к этим членам суда, выказывающим благородную самоотверженность ради общественного дела, моей главной цели, то я хочу признаться, что не существует напрасного сострадания, а не получить от судей помощь и личную месть, которые они мне задолжали. Краткий отрезок жизни, что мне остался, не заслуживает, быть может, такого внимания, и самый избыток моих бед возвышает меня над заботами, которыми обыкновенно заняты несчастные. Но я хочу, по крайней мере, посвятить свои последние дни раскрытию отвратительных тайн, знание которых может быть спасительным для моих сограждан. Перед тем, как сойти в могилу, мой путь к которой ускорили безжалостные люди, перед концом, определённым природой, я хочу с помощью ужасного крика, который достигнет трона и который услышит нация, предупредить общество, чьи бессильные законы меня предали, что пора уничтожить чудовищные и позорные злоупотребления, которые делают народы столь же приниженными, сколь и несчастными".

В конце XVIII века только шаг от правосудия до политики, от защиты "несчастных" до защиты "народа". Робеспьер его сделал.

Глава 6

Школа политики

Начиная с дела Дюпона, в первые недели 1789 г., революционер постепенно проглядывает сквозь образ адвоката. Безусловно, господин де Робеспьер остаётся человеком 1780-х гг.: он ждёт, он требует реформ, но он не мыслит