Робеспьер - Эрве Лёверс

друга Бюиссара, регулярно отправлял правосудие вместе с городским судом, где Лезаж являлся также адвокатом короля. После инцидента судьи городского суда заявили, что, из солидарности с Лезажем, они не будут больше заседать рядом с Робеспьером. Реакция адвокатов последовала незамедлительно. Учтём, используя свидетельство Шарамона, что "г-н де Робеспьер не был нисколько этим опозорен, мы посчитали, что отказ заседать с ним был оскорблением, нанесённым всем адвокатам, которые хотят общаться и выступать в суде вместе с ним, поэтому мы импровизированно решили больше не ходить в городской суд". Вот они, эти аррасские адвокаты, которые в 1789 г. устраивают бойкот слушаниям из солидарности с Робеспьером, из духа "братства". Так можем ли мы считать его изгоем?

Дюпон: политика в зале суда (1789)

До первых недель 1789 г. Робеспьер далёк от того, чтобы быть изгнанным из юридического сообщества своего города. В то время как он занят созывом Генеральных штатов, редакцией своих памфлетов "К народу Артуа" и "Враги родины", он продолжает работать, причём с удивительным усердием. За какие-нибудь четыре месяца он выступает с речами в совете Артуа шестнадцать раз, почти столько же, как в течение всего 1788 г. Более, чем когда-либо, он адвокат. Но, также более, чем когда-либо, в зал суда вторгается политика. Свидетель тому - его единственная напечатанная в 1789 г. записка, которая является ещё и самой длинной за всю его карьеру (девяносто три страницы), самой резкой и самой странной… Странной своей структурой, позицией адвоката и, особенно, двадцатью последними страницами, которые полностью уходят от рассматриваемого дела, как если бы адвокат о нём забыл, как если бы он оставлял его позади, как если бы его увлекала политика.

Дело прекрасное, и в первые месяцы 1789 г. оно приобретает особый размах. Оно создано для того, чтобы стать знаменитым. В 1795 г. Пруаяр вспоминает его с презрением, разоблачая "позорную записку", подготовленную "в пользу субъекта, для которого семья благоразумно добилась тюремного заключения, чтобы избавить его от эшафота". Робеспьер считает иначе; для него, это – защита человека, при помощи lettre de cachet несправедливо заключённого в тюрьму и, за её пределами, битва за всеобщую свободу и за окончание "злоупотреблений". Робеспьер хочет посвятить себя этому полностью, как до него адвокат Лион из Эсдена, которому он воздаёт должное: "И я также беру на себя обязательство не знать отдыха, пока он не будет отомщён; я не отказываюсь больше ни от битв, ни от гонений и, быть может, я не погибну без того, чтобы быть полезным нескольким несчастным". Робеспьер, "адвокат несчастных", снова намерен сражаться за "угнетённую невинность".

Начало истории восходит к середине века. Самый младший из троих сыновей Антуана Александра Дюпона, Гиацинт, выбрал военную стезю. Однако в 1748 г. он дезертировал и бежал за границу. Чтобы выжить, он поступает на службу к королю Швеции, союзнику Франции, и остаётся там на шестнадцать лет. Перед тем, как вернуться в страну, несмотря на то, что франко-шведский договор позволял ему воспользоваться законом об амнистии для дезертиров, он связывает себя обязательствами с датской армией, в которой служит шесть лет. В 1771 г. его возвращение вызывает удивление у его близких, которые его больше не ждут… Разве они не разделили между собой наследство своих родителей и дяди, кюре из Вакери-лё-Бук? Прожив несколько лет у своего старшего брата, прокурора из Арраса, однажды Дюпон решает обрести независимость и потребовать то, что ему принадлежит. Он обосновывается в Эсдене; но, в то время, как он ведёт процесс, чтобы отстоять свои права на наследство своего дяди, его арестовывают посредством lettre de cachet, выданного по просьбе его семьи (1774). Обвинённый в "отсутствии порядочности", в жестокости и злоупотреблении алкоголем, он попадает в армантьерский дом, содержавшийся Добрыми Сыновьями, францисканскими монахами. Дюпона держат там в течение двенадцати лет. Когда он оттуда выходит, на сей раз его пытаются лишить наследства, оставшегося от его недавно умершего брата. Новое семейное собрание ловко добивается судебного решения, чтобы его имущество было вверено попечителю. Начинается очередной процесс и, в 1788 г., Гиацинт Дюпон наконец восстанавливает свои права.

То, что Пруаяр воспринимает как скандальную историю, Робеспьер ощущает как человеческую драму, заслуживающую сочувствия и склоняющую к реформе законов. Как и в деле Детёфа, он вмешивается на поздней стадии судебной процедуры. Уже свободный, Дюпон только что осознал несправедливость того, что он был лишён прав постановлением бальяжа Эсдена (12 марта 1788), которое предписывало выплатить ему шесть тысяч ливров в качестве возмещения ущерба. Но события разворачиваются не так, как было запланировано. Попечитель не даёт ему доступа к имуществу, и решение бальяжа обжалуют в совете Артуа. Так значит делу не будет конца? – возмущается адвокат. Уже престарелому, Гиацинту Дюпону навсегда будет отказано в покое и признании его прав? Своей опубликованной запиской Робеспьер требует возмещения, соразмерного понесённому ущербу: "Как! Двенадцать лет плена, мучений! Двадцать лет лишения имущества, предательств, жестокостей, должностных злоупотреблений, дерзких преступлений, все права разума, человечности, природы… всё это оценили в шесть тысяч ливров! Ах! Отомстить за невинность таким образом, это значит оскорбить её; наказать таким образом преступление, это значит его поощрить".

Робеспьер показывает себя решительным, воинственным, временами резким, каким он был в процессах Паж и Мерсер. Он не колеблется и наносит сокрушительные удары: семейный совет, который добился lettre de cachet - не что иное, как "притон"; исправительные дома – это "дома скорби", "преступные жилища, которые таят столько мерзостей", чьи владельцы ("деспоты", "палачи") ищут, как извлечь выгоду, "мало и плохо" кормя их арестантов и пытаясь продлить их заключение; новый семейный совет, который добился лишения Дюпона прав, это "клика", сборище "разбойников", задумавших "убить невинность"… Собраны все риторические приёмы, испытанные в предыдущие годы; записка серьёзно накаляет ситуацию.

В деле Дюпона Робеспьер вновь выступает с прорывной защитой, совершенно не страшась порицать судей. Он разоблачает абсурдность лишения прав, провозглашённого эшевенами Эсдена, этих судей без университетского образования и "следовательно, чуждых знанию законов". Ещё более отчётливо, чем в своём трактате, премированном в Меце (1784), он также выступает против этих lettres de cachet, которые, из-за прискорбного предрассудка, стали, согласно его мнению, "ужасной системой". Напоминая о жизненном пути своего клиента и его долгом тюремном заключении, он разоблачает ещё и условия размещения заключённых в исправительных домах: их тяжёлую жизнь, их