Робеспьер - Эрве Лёверс

судом дела о "многословных работах Потье" он пишет: "Последнее размышление принадлежит чужому перу, которое изувечило рукописную записку во множестве мест без ведома автора. Мы бы не позволили себе выказать Потье столь мало уважения и справедливого отношения". Добавление нескольких страниц разоблачено с той же самой жалобой. Конечно, с помощью этих подарков Робеспьер обращается к судье, с которым он общается в суде, к человеку внимательному к правовым средствам, разработанным адвокатами; но также к члену Розати, литератору, человеку "чувствительному".

"Адвокат несчастных"… и других

Вернёмся на мгновенье к делу супругов Паж, обвинённых в ростовщичестве в 1786 г. Послушаем Робеспьера, обращающегося к судьям совета Артуа: "Я человек, который вас чтит, который… да, я бы осмелился позволить себе это выражение, который ценит вас, как ангелов, оберегающих угнетённое человечество; и который, если вы этого хотите, посвятит свою жизнь и свои усилия содействию вашему рвению в утешении несчастных, тех несчастных, которых так легко сокрушить, но которым так сложно прийти на помощь". Здесь адвокат показывает подлинную веру в профессию; он призван быть защитником слабых и оскорблённых невинных: "несчастных". Он подтверждает это в письме, с которым он дарит свою записку одной корреспондентке, где он заявляет о своём "рвении, с каким посвящает себя помощи несчастью и невинности". Когда он в 1792 году пишет, что его, как адвоката, постоянно обвиняли в "защите с чрезмерным пылом дел слабых и угнетённых против могущественных угнетателей", он делает это предметом своей гордости. Защитник несчастных, обделённых, невинных… Это образ, который Робеспьер хочет создать себе сам; образ, способ существования ("изначальная ethos"), который допускает и узаконивает смелость его записок, извиняет его посягательства на условности, придаёт исключительную силу его текстам.

Историки транслировали противоположные взгляды на этот образ. Некоторые, верные свидетельству Шарлотты Робеспьер, подчёркивают эту глубокую бескорыстность и эту преданность делу униженных. "Я очень часто слышала от него, – вспоминает Шарлотта, - что на свете нет более возвышенной профессии, если выполнять ее бескорыстно и гуманно. «Защищать угнетенных против угнетателей, отстаивать интересы слабых против сильных, которые эксплуатируют и угнетают их - долг каждого, чье сердце не заражено еще эгоизмом и корыстолюбием». […]. «Что касается меня, то целью моей жизни будет оказание помощи всем, кто страдает, и преследование моим карающим словом тех, кто, не зная жалости к человечеству, испытывает удовольствие и радость от страданий других»"[64]. Другие следуют за Пруаяром и выводят на сцену адвоката с дурной славой, вынужденного опускаться до скандальных дел из-за отсутствия клиентов: "Отчаявшись получить одобрение своих услуг у порядочных людей, и у любого, у кого было правое дело или великие интересы, которые нужно защищать, он обрёк себя на все виды низости, которые могут оскорбить профессию адвоката. Он был советником несправедливости; он приветствовал недобросовестных истцов и стал добровольным покровителем позорных дел, которыми его коллеги не хотели осквернять свой кабинет".

Придерживаясь противоположных мнений по поводу практики адвоката (достойной или скандальной) и истинного различия (то был его выбор или нет), Шарлотта Робеспьер и Пруаяр сходятся в двух пунктах, которые следует подчеркнуть: природа защищаемых дел и статус клиентов. Среди свидетельств, предшествующих 1789 г., единственных, которые судят адвоката, не имея в виду члена Конвента, не имеется жалоб на Робеспьера. Мы с трудом можем найти несколько критических отзывов о стиле адвоката, в частности, в деле Дюкенуа, где противная сторона сетует на "насмешливый тон" его записки "всегда несерьезный, редко деликатный, еще более редко остроумный". Это можно понять.

На самом деле до 1789 г. все, кто знаком с Робеспьером, заявляют преимущественно о его защите "несчастных". В июне 1786 г., по завершении дела Детёфа, Бабёф пересказывает похвалу, высказанную в адрес Робеспьера Демазьере: "Никто из наших коллег, - говорил последний, - не мог более справедливо носить звание защитника вдов и сирот; г-н де Робеспьер не стремится к обогащению; он не является и не будет никогда никем иным, кроме как адвокатом бедных". В начале того же самого года Дюбуа де Фоссе называет его "опорой несчастных, мстителем за невинность". Как можно усомниться, что это выстраивание собственного образа, признанного современниками, выдаёт чувствительность и подчёркивает выбор? Речь идёт не об утверждении, что Робеспьер полностью выбирал свою клиентуру, мы это видим. От защиты дела до информирования о нём общественности с помощью юридической записки, есть шаг, который Робеспьер делает, прежде всего, в конкретном типе дела. Именно это является выбором адвоката; и именно в этих делах он вкладывает в работу всё своё искусство, в них он осмеливается нарушать правила, по ним он открывает споры, с помощью них возводит себя в ранг адвоката-литератора.

И всё же, Робеспьер ещё не является защитником непременно добродетельного "народа", так как не один раз он выступает против людей, вышедших из его "гущи"; но не является более защитником только "несчастных". Не преуменьшая важности этого последнего образа, который в большей степени (ethos), чем позиция, вспомним, что адвокат должен жить своим ремеслом… Одно дело, никогда не публиковавшееся, источники которого теперь принадлежат музею Писем и Рукописей (Париж), позволяет акцентировать внимание на этой неизвестной стороне его деятельности. Процесс не становится темой для юридической записки; он разворачивается на территории совета Артуа и не предназначен для выхода за его пределы. С помощью трёх статей, созданных между октябрём 1787 и февралём следующего года, Робеспьер защищает исключительное право охоты графа де Мольда в его сеньории Бюисьер. Исключительно словами скрупулёзного юриста он обвиняет сеньора виконта Жана-Батиста Вателье, который позволил себе охотиться там "даже с компанией, как если бы он был тут абсолютным господином". Ничего не напоминает здесь стиль дел, которые дают повод для юридических записок: адвокат говорит один, и всегда только перед судьями; он воздерживается от любых риторических фигур, не драматизирует дело и его проблемы, довольствуется защитой прав своего клиента. Будни адвоката – это также рутинное ведение обычных дел для клиентов, которые не всегда есть.

Сложность работы адвоката проявляется также в изложении обстоятельств одного дела, весьма далёком от стиля описания знаменитых процессов. До сих пор оно оставалось абсолютно неизвестным. 1787 г., год дел Бутру и Дюкенуа. Адвокат берётся за перо для защиты троих богатых крестьян, у которых барышник требует возмещения ущерба за побои и раны. Дело довольно анекдотичное: ноябрьским вечером 1786 г. сьёры Пепэн и