По дорогам России от Волги до Урала - Поль Лаббе

стали татарские муллы, извлекающие из этого выгоду. Служители в мечетях Башкирии, как правило, называют себя татарами, но на самом деле не все они таковы. Дело в том, что башкир, получив мало-мальское образование и став муллой, начинает стыдиться своих соплеменников и предпочитает называть себя татарином, что у них означает дворянина. Аналогичную ситуацию я наблюдал у киргизских мулл, которые любят подчеркивать свое сартское, а не киргизское происхождение. Татарские муллы в европейской части России выполняют ту же роль, что и их сартские коллеги в азиатской, а именно – настраивают мусульман против русских и империи. В последние годы они сумели спровоцировать множество беспорядков, среди которых особенно следует выделить недавние трагические события в Андижане.[158] Фанатично проповедующие ислам сарт и татарин – вот главнейшие внутренние враги России, они воздействуют на души людей, а это бывает трудно контролировать.

Башкиры – монотеисты. По их мнению, Бог один и одновременно присутствует в небе и на земле.

– Всевышний у всех народов общий, – поделился со мною один башкир, – все религии равны и отличаются друг от друга только своими священными книгами.

Мулла укоризненно посмотрел на моего собеседника, но лишь промолвил, что «нет бога, кроме Аллаха!».

Башкиры верят, что на том свете им за все воздастся, хотя толком не знают, в чем это выразится.

– Чтобы получить благодеяние, – разъяснял мне мулла, – нужно не делать никому зла и регулярно посещать мечеть. Правда, теперь туда чаще ходят старики, и пока они совершают намаз, юноши совращают их молодых жен. Только тогда, когда у человека выпадут все зубы, он становится богобоязненным!

– Эх, мулла, мулла, – воскликнул я со смехом, – такое сейчас можно встретить везде! Юноши ведь не могут одновременно избегать женщин, творить добро и ходить в мечеть. Вы слишком много от них требуете!

На минуту задумавшись, мулла ответил:

– Если бы они почаще посещали мечеть, то могли бы искупить свои грехи подаянием! Сегодня муллой быть не просто, от моих прихожан мало дохода, да и толстопузый поп из соседней деревни что-то слишком зачастил к нам!

Уезжая из Мурзагулово, я хотел заплатить мулле за его гостеприимство, но он отказался принять деньги. Его сын взял чаевые только за оказанные им услуги кучера. Как бы то ни было, меня сильно впечатлили почтительность и культурный уровень мурзагуловского священнослужителя. Когда одна парижская газета попросила меня рассказать о моих приключениях в России, я послал в нее заметку об этом человеке, особо подчеркнув его набожность и добродетель.

Дорога от Мурзагулово до Стерлитамака была ничем не примечательна кроме разве что плотной завесы пыли, иногда полностью заслонявшей нам путь. Антонов утверждал, что никогда такого еще в этих местах не видел, и уверял, что на нас навели порчу (хотя не признавал себя суеверным). Несмотря на это, ему постоянно хотелось есть, в то время как моему первому проводнику-башкиру все время требовалось выпить.

– Мы должны сделать остановку в Услах, – сообщил Антонов, – там живет душа-человек по фамилии Иулин, он всегда хорошо принимает путников, и у него можно будет перекусить…

Что ж, нам пришлось свернуть к Иулину. Этот, как оказалось, умный, но совершенно бесстыжий человек одно время служил школьным учителем, но быстро понял, где можно сорвать куш. Решив воспользоваться доверчивостью башкир, он заделался ростовщиком и вскоре разбогател, сокрушаясь, что не застал времена, когда башкиры готовы были платить огромные деньги за всякую понравившуюся им безделушку.

Но и сегодня, давая кредит под огромные проценты, ростовщик постепенно прибирает к рукам всю деревню. Представители этой профессии есть почти в каждом башкирском селении и действуют заодно с русским писарем – сельским делопроизводителем, этаким секретарем на все случаи жизни, в котором башкиры видят представителя власти, за взятку готового на все. Но не все коту бывает масленица: если башкирских крестьян обкрадывают русские ростовщики, то русских крестьян обводят вокруг пальца еврейские и армянские кредиторы.

Иулин сумел подмазать нескольких чиновников и взамен получил иммунитет от преследования: бюрократ, попавший в долговую кабалу, начинает плясать под дудку кредитора.

Покинув этого прохиндея, мы отправились дальше. Впереди нас ждал город Стерлитамак, своими размерами напоминавший губернскую столицу. Вдалеке показались белоснежный храм[159], две деревянные мечети с украшенными минаретами, черные тополя и серебристые березы между желтых домов. И хотя мы ехали довольно быстро, город не приближался. Так часто бывает, когда путешествуешь по степи. Кажется, что через каких-то двадцать-тридцать минут доберешься до цели и сможешь отдохнуть, ан не тут-то было! Лошади несутся галопом, но как будто стоят на одном месте. Бывает, требуется два-три часа, чтобы достичь искомого.

Почтовая станция в Стерлитамакском уезде

Гостиница в Стерлитамаке оказалась простенькой, но пригодной для проживания.

– Вы хорошо отобедаете, – убеждал нас его хозяин, – так как у нас почти французский повар!

Повар на самом деле оказался неплохим, но я так и не понял, почему этот русский мужик считался «почти французом».

Стерлитамак – второй по значению после Уфы губернский город (третьим является Златоуст, в котором производят холодное оружие). Во время нашего пребывания в Стерлитамаке в нем числилось 15 538 человек, но теперь их еще больше. В основном это русские, татары и немного башкир: они с трудом приспосабливаются к городской жизни. В городе имеется несколько церквей (особенно велика та, что виднеется издали) и больших мечетей, крупный и многолюдный рынок, где каждому виду товаров отведена отдельная зона. Стерлитамак омывают две реки – Ашкадар, широкий и полноводный приток Белой, которая течет с юга на север в шести километрах отсюда, и намного меньшая, неглубокая и впадающая в Ашкадар Стерля. На берегах Ашкадара мужчины и женщины летом постоянно купаются нагишом, причем женщины, выходя из воды, в отличие от мужчин нисколько не стесняются окружающих. То же самое я наблюдал на Волге вблизи Казани, на Белой рядом с Уфой и на больших сибирских реках у Омска, Томска, Иркутска, Благовещенска и Хабаровска. Заметив, что я каждый день прихожу на берег, женщины, видимо, наконец-то решили, что иностранец приходит сюда не для купания, а чтобы поглазеть на них, и стали стыдиться меня.

Я нанес визит уездному начальнику[160], который сразу же предложил мне посетить местную тюрьму. По дороге туда я поделился с ним своими положительными впечатлениями от мурзагуловского муллы. Чиновник, выслушав мои дифирамбы, от души расхохотался:

– О, как я рад, что покажу Вам тюрьму. Вполне возможно, что там Вы встретите своего друга, он ведь частенько туда попадает – большего конокрада во всем уезде не сыщешь!

Действительно,