По дорогам России от Волги до Урала - Поль Лаббе

– В дальней поездке, где столько соблазнов, мужик не может быть верным своей бабе, – однажды заявил он. – И в данном случае это нельзя считать изменой. Моя жена сама померла бы со смеху, если бы узнала о моих похождениях на стороне. Она была бы только рада, если бы я… доставлял удовольствие другим бабам.

– А если, – перебил его Гавриил Эдуардович, – женушка, узнав о твоих шалостях, сама начнет погуливать?

Этот вопрос Антонова озадачил, он смутился, но так как в душе был философом, то быстро нашел, что ответить:

– Разве от баб узнаешь правду? Обманывает ли меня моя или нет, откуда ж знать? Но я думаю, что нет! А вот если она по глупости бабьей сделает это, преимущество все равно будет у меня. Я ведь могу заделать детей где угодно, и она об этом даже не узнает, в то время как у всех ее детей отцом буду только я!

Да, Антонов воистину был великий философ!

Поляк, приютивший нас у себя, месье Сигизмунд де Веславич, представил нам обеих башкирских доярок, за которыми мы наблюдали. Старухе, которой на вид было лет пятьдесят, на самом деле стукнуло тридцать пять, а другой было не больше двадцати пяти. Они были женами одного башкира, который заплатил десять баранов калыма за первую и две лошади за вторую, хотя она, по его словам, того не стоила.

Горные башкирки, вероятно, не столь несчастны, как степные: работая наравне с последними, они ведут более здоровый образ жизни, могут оставлять себе немного денег от продажи молока и сохраняют отношения со своими родителями даже после выхода замуж.

– У вас бьют жен? – спросил я одного из кочевников.

– О, что-ты, что-ты, никогда, никогда! – стал отмахиваться он. – Только если они того заслуживают!

Решение поженить своих чад обычно принимается самими родителями. Отец семейства платит за своего сына, еще ребенка, калым другу, у которого есть новорожденная, и как только девушка достигнет брачного возраста, празднуется свадьба и брак благословляется муллой и уважаемым стариком, одним из «белобородых» деревни. Иногда случается, что жених умирает до свадьбы. Так как отец девушки не может вернуть калым, который он, скорее всего, уже израсходовал, с девушкой сочетается брат покойника. При этом бывает, что десятилетнему мальчику достается жена гораздо старше.[189] Обычно женщина до рождения первого ребенка остается в доме своего отца, если только ее муж не вдовец и у него нет детей, о которых нужно заботиться. Если молодой человек беден, он может оплатить часть калыма работой на тестя.

Мужчине позволено иметь до четырех жен, но не всякий может их содержать, поэтому у башкира редко бывает более двух супруг. Брак между двоюродными кузенами, который не дозволяется у русских, у уральских мусульман разрешен. Согласно башкирскому обычаю, два брата могут сочетаться браком с двумя сестрами, что также запрещено в православии.

В некоторых горных селениях во время родов муж должен лежать на земле недалеко от жены.[190] Роженице помогают соседки. Прежние изуверские обычаи сейчас почти не соблюдаются, даже если роды проходят тяжело. И хотя все продолжают верить, что в женщине сидят злые духи, во время родов ее не истязают, как это принято у других туземцев, чтобы изгнать из нее эту нечисть. Мулла нарекает ребенка именем, которое ему выбирает отец, но обрезание почти всегда делает женщина.[191] У всех местных народов имеются свахи, и это занятие приносит им неплохой доход.

Ни в одном из кочевий мне ни разу не встречалась бездельничающая женщина: все они трудятся в любую погоду. У башкир всегда горит большой костер, рядом с которым в клубах дыма, отгоняющего многочисленных и ужасных горных комаров, на земле лежат мужчины. В конце дня они становятся такими же закопченными, как их сыры, или даже еще хуже! Когда через их кочевье проезжает путешественник, его зазывают к себе, это хоть какое-то развлечение: чужаки забредают сюда редко. У путника спрашивают, кто он и откуда приехал. Когда у меня интересовались, где находится моя страна, я показывал на запад, и башкиры понимающе кивали:

Состязание по башкирской борьбе

– Ты пришел оттуда, куда заходит солнце!

Меня угощали кумысом, пели старинные песни, устраивали борьбу двух обнаженных по пояс парней.

Чтобы добраться от кочевья, где мы сделали остановку, до деревни Старое Сеитово, нам пришлось ехать по ухабистой дороге в дремучем лесу. Лошади скользили по крутым склонам, их не раз приходилось распрягать, идти пешком и тащить за собой экипаж, с трудом удерживая его. Несчастных случаев нам удалось избежать, но из десяти верст пять пришлось идти на своих двоих. Антонов тоже спешился: после того как на первом же крутогоре его повозка опрокинулась, он решил больше не рисковать своей головой. Наконец мы прибыли в Старое Сеитово. Лес тут был пореже и покрасивее, раз шесть-семь нам пришлось переходить вброд небольшую речку Улуелга, дно которой состояло из крупных красных и белых камней.

Нас встретил деревенский писарь и отвел в избу, предназначенную нам для ночлега.

– Должен вас сразу предупредить, что в ней водятся клопы! – любезно сообщил он.

– И много их там? – поинтересовался я.

– Нет, не так уж, – ответил он характерным русским выражением, которому не просто подобрать аналог во французском языке.

Это «не так уж» на самом деле оказалось «слишком много»!

Все жители деревни находились на кочевке. Писарь сообщил, что по этой причине нам не удастся добыть ни молока, ни кумыса, ни яиц. Посему на завтра мы запланировали охоту, а сегодня вечером Гавриил Эдуардович предложил порыбачить. Два молодых башкира вошли в Большой Шишеняк, таща против течения длинную сеть, а в двухстах метрах выше мальчишки, стоя по пояс в воде, били по ней большими палками, чтобы загнать рыбу в этот бредень.[192] Нам удалось поймать трех маленьких форелей и около полусотни раков, которых мы без соли и перца сварили и сразу же съели. Антонов от них отказался, заявив, что такую гадость он есть не может.

Мечеть в с. Старое Сеитово

На следующий день мы верхом на лошадях побывали в живописной долине Ямантау[193]. Из кустов вылетали вспугнутые нами рябчики и тетерева. Остановившись позавтракать на поляне, мы обнаружили там кочевье старого башкира и его семьи. Старик считался богатым[194], у него имелось шестьдесят лошадей и множество молочных кобылиц. Должно быть, в свое