Питерские монстры - Вера Сорока
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Петербург замолкает и смотрит на воров.
– Кого из вас я сегодня убью? Мне все равно – мне дороги вы оба.
Воры смотрят друг на друга – никому не хочется умирать из-за глупой сказки.
– Скиньтесь на пальцах, – предлагает Петербург, – верное средство.
Воры играют в «камень, ножницы, бумага», и оба жульничают, и никто не может победить.
Петербург начинает скучать и говорит:
– Того, кто умрет сегодня, я сделаю призраком и доверю красть для меня разное невещественное. Такое, чего вы раньше даже во сне не видели.
Вперед выходит первый вор и говорит, что согласен. Петербург прицеливается, но недолго, чтобы не нервировать будущего мертвеца. Ставит первому вору щелбан, и первый вор падает телом, но стоит душой. Осматривает себя и берет уже призрачный пластиковый стаканчик с призрачным вином.
– Красиво, – кивает Петербург.
Первый вор осматривает себя и тоже кивает.
– Неплохо, – говорит первый вор, – можно жить.
– Что ж, – продолжает Петербург, – вам, бомжи, я пришел рассказать о свободном племени, кровь которого течет в каждом из вас.
Петербург доливает всем вина и начинает новую сказку.
– Ваши предки так долго кочевали, что сначала стали легкими, как бродячая кошка, потом легкими, как воздушный шар, а потом легкими, как парашютик одуванчика. Это было неудобно и вообще некрасиво, потому что стоило подуть ветру, как люди разлетались по соседним крышам и полям. И невозможно было ни купить батон для русалки, ни договорить разговор – как вы понимаете, ветер здесь дует всегда.
Петербург выставляет руку с бесчисленными перстнями на длинных пальцах, и под ней оказывается огромный черный пес.
– Знакомьтесь, это Ветер. Когда я его подобрал, он был еще совсем маленьким ветерком, но вы понастроили домов, и он разросся и разыгрался. – Петербург ласково гладит пса. – Город не должен быть большим. Достаточно нескольких улиц, чтобы можно было заходить к каждому на чай. Беседовать, играть в азартные игры, пить коньяк из чайных чашек и смеяться, показывая зубы.
Пес зевает огромной, страшной пастью и ложится у ног Петербурга.
– И что же стало с тем народом? – спрашивают бомжи.
– Они пытались носить с собой гири, пытались носить с собой самые тяжелые камни, которые только могли поднять, но ничего не помогало – ни у кого не получалось надолго оставаться на одном месте. Часть из них смирилась и постепенно научилась летать. Кто-то подался в ангелы, кто-то превратился в птиц. А некоторые, обезумев от тоски и запредельной свободы, зашли в один из домов, убили хозяина и его отца, надругались над его женой, избили его детей. А потом закрыли их – живых и мертвых – и подожгли.
Петербург делает немного театральную паузу, осматривая всех из-под очков пустыми глазницами.
– И тут же перестали улетать. Груз на их сердцах был таким тяжелым, что уже ничто не могло поднять их в воздух и унести в неизведанные края. Но беды на этом не закончились. Постепенно дома́ узнали, что кочевой народ жестоко убил одного из них, и перестали пускать их под крышу. Дома начали исторгать из себя этот народ. Поэтому они не принимают и вас, их потомков.
– Ну ни хрена себе дела, – говорят бомжи. – И как нам теперь?
– В вашей крови есть то, что может дать вам возможность летать. Но это будет долгий путь. В несколько поколений, не меньше.
Петербург видит, как бомжи переглядываются, подливает им вина.
– Вот только с крыш прыгать не надо. Лететь вы, конечно, будете, но недолго. Попробуйте как-то иначе. Добрее, что ли.
Бомжи кивают быстро-быстро, так что их грязные бороды поочередно окунаются в вино.
Петербург переводит взгляд.
– Вам, проститутки, я расскажу историю про любовь. Потому что только вы в любовь и верите.
Когда-то, на заре времен, в этом городе тоже была проблема со снегоуборочной техникой и муниципальными служащими. Тогда я создал мертвую собаку, которая ест грязный весенний снег. И собака ела, и ей было вкусно, и постепенно наступала весна.
Но собака не успевала съедать весь снег – он лежал так долго, что в нем зародилась жизнь. Жизнь не знала, какую форму принять, но увидела, как мимо несут младенца, и стала младенцем.
В один из бесконечных весенних дней мертвая собака нашла в грязном снегу живого ребенка и понесла его по улице. Все кричали на собаку и гнали ее прочь – никто не хотел брать младенца, родившегося от грязного снега. И только одна проститутка по прозвищу Анжела и по имени Сонечка…
Проститутки цокают недовольно и закатывают глаза.
– Ну ладно, не Сонечка, это плагиат, вы правы. Просто Таня. Таня-Анжела взяла младенца у мертвой собаки, что была рождена есть грязный снег и никогда не голодала в этом городе.
Таня-Анжела не могла родить сама. Да и не хотела. Просто подумала, что ребенка можно будет продать. Но потом вдруг полюбила. Полюбила всем сердцем и всеми остальными органами, потому что не одно только сердце способно на высокие чувства. Но какой бы огромной ни была любовь, прокормить ею сложно. Поэтому Таня-Анжела пошла просить денег. И была она точь-в-точь Мадонна – почти дева и почти непорочная.
На переходе ее сбил черный старомодный мерседес. Ну или карета, не суть важно. И вышел из мерседеса-кареты, конечно, не принц и не министр, а просто бизнесмен, торгующий зонтами и успешно уклоняющийся от налогов. И взял он Таню-Анжелу к себе. Не из сострадания, а из страха попасть в тюрьму за наезд на пешехода.
И начала Таня-Анжела жить в его доме и растить ребенка. И все преобразилось. Даже бизнесмен. Он посмотрел на Таню и понял, что, наверное, влюбился.
И жили они счастливо, но совсем недолго – очень скоро бизнесмен стал бить Таню.
А что вы думали, если сказка, то бизнесмен, уклоняющийся от налогов, будет хорошим?
– Но как же ребенок? – спрашивают проститутки. – Что с ним?
– Ребенок вырос и сказал: «Ты мне не мать, а простая подзаборная шлюха». И ушел.
А вы думали, что грязный снег может породить что-то хорошее? Нет, дорогие мои, это не история любви к мужчине, не история любви к ребенку, это история любви к себе.
Потому что когда Таня снова осталась одна, она разозлилась, послала всех куда подальше и вдруг понравилась самой себе. И пошла по улице, и все начали смотреть на нее восхищенно, и мысли их начали путаться, и расчеты о количестве солнца тоже.
Проститутки смотрят сквозь Петербург, пытаясь представить, каково это – полюбить себя. Петербург улыбается и переходит к следующей сказке.
– Вам, туристы, я расскажу сказку про бар. Разумеется, секретный, как вы любите, но на самом деле нет, потому что, в отличие от других баров, никто вас там не ждет.
Это история про такой бар, в котором, если вдруг хлопнет входная дверь, посетители начнут переглядываться, потому что все свои уже здесь. В таком баре нет ни лишних табуретов, ни лишних стаканов, ни лишних историй – все только для своих.
Но вам все равно нальют. Нальют особенной туристической настойки, такой приторной, горькой, кислой и острой, что вы немедленно попросите еще. И на душе станет так хорошо, что вы захотите обнять всех встречных людей, котов и бронзовых львов.
Вы пойдете гулять по Петербургу и обязательно встретите любовь. И обязательно счастливую. И вернетесь с этой любовью, и с магнитами, и с веселыми историями о незабываемых каникулах. А потом проживете счастливую жизнь и тихо умрете во сне.
Петербург смотрит на туристов, как бы прося попросить продолжения. И они просят, потому что ждут той части, где говорится о плате за все это. И «но», конечно же, следует:
– Но на самом деле вы пьете и тут же отключаетесь. Вас засовывают в огромную стеклянную колбу с надписью «Туристическая настойка». Вы плаваете в спирту и множестве секретных ингредиентов, и вас пьют завсегдатаи. А вы, как Нео, видите свою лучшую жизнь в спиртовой матрице. А потом просто исчезаете, как алкогольное испарение. Пшик – и нет.
– И где этот бар? – спрашивает один из туристов.
Второй пихает его локтем:
– Ты хочешь подохнуть
