Старые усадьбы - Николай Николаевич Врангель

Стародуба, «деревня с старым большим домом, с старым регулярным садом[186], к которому примыкает дикая обширная роща. Вообще прекрасно ее местоположение, живописные вокруг виды, которыми любуетесь вы из окон дома, из проспектов аллей, из теней павильонов; прибавьте к этому очаровательность духовой музыки, которая сливает сладкие тоны свои с тихим шумом деревьев; другую инструментальную, которая гремит в пространстве залы»[187].

Наконец, в Полтавской губернии были известны Диканька — Кочубея[188], Очкино — Судиенко[189], в Киевской — Корсунь — Лопухиных, Белая Церковь — графини Браницкой[190].

Много еще других чудных имений славилось в России в прежнее время.

РАЗВАЛ

Страшно, когда рушится веками созданная культура, когда чувствуется разложение родовых основ. Но еще страшнее гниение молодой жизни, гибель организма, еще полного сил. Россия, реформированная Петром, жила всего полтора века. Долгими усилиями иностранцев всех наций была привита на благодарную ко всем восприятиям русскую почву западная цивилизация. Голландцы, немцы, французы, англичане и даже греки, толпами приезжавшие в доселе им неведомую страну, приносили с собой знания, инициативу и огромную рабочую энергию. И русские люди, сознавая нужность этих пришельцев, радушно принимали их наставления и умели черпать в них новый источник жизни. Но скоро увлекаясь, русские люди так же скоро разочаровывались. В своих проявлениях они всегда походили на больших детей, играющих «во взрослых».

И потому им так весело казалось рядиться в новые платья, гримироваться по-новому и строить себе огромные дворцы, которые, в сущности, были для них теми же детскими карточными домиками.

Действительно, трудно представить себе более ребяческую затею, чем ту, что выдумали азиаты-русские, передразнивая иностранцев. Но, будучи талантливыми актерами, они не только убедили многих, что играют всерьез, но даже сами уверовали в то, что театральные подмостки — та же действительность. Этот веселый и увлекательный маскарад продолжался до середины царствования Александра Благословенного. И только романтические мечтатели, отдохнувшие от волнений Двенадцатого года и грезившие о новых подвигах, задумали создать новую, менее театральную и более правдивую Россию. Это были декабристы. Вслед за ними родилось поколение свободолюбивых граждан, долго сдерживаемых железными тисками Николаевского царствования и получивших право жизни с освобождением крестьян.

Но как отразились все эволюции государственного строя на искусстве своего времени? Как запечатлелись в творческих созданиях мечты русских людей? Конечно, я говорю только о дворянской России, так как все искусство жило для нее. Здесь, как и в других областях русской жизни, замечается отсутствие закономерной последовательности. Здесь, как и всегда в России, боги были недолговечны, о них скоро забывали, и, несчастные и заброшенные, они печально доживали свой век.

В последние годы Екатерининского царствования уже начало чувствоваться дыхание тления. Воцарились постепенно те неряшливая небрежность и безразличие ко всему, что так характерны для русских. Игрушки заброшены, и окончена забава.

Странное впечатление производят некоторые печальные упоминания о разрушающейся красоте, что встречаются у Георги в описаниях окрестностей Петербурга в 1794 году. О многих дачах, где еще накануне творилась красота, грустно сообщается, что они в запустении, что пруды посохли, а сады глохнут. Вспомните дома Чичерина, Вяземского, Трубецкого.

Еще унылее звучат официальные сообщения о разрухе старых подмосковных дворянских уютов. И чем протокольнее эти факты, тем красноречивее они.

В описи села Сафарина под Москвой значится: «Против каменной церкви — палаты каменные, а в них покоев: первая палата — большая столовая называется „зал“: в ней образ да оклад серебряный ветхий… стол круглый липовый, без петель, ветхий… в той палате алебастровая подмазка вся обвалилась… один столик китайской работы, ветхий… печь муравленая круглая ветхая, сделана для красоты… своды в переходах весьма ветхи и развалились… образ Василия Херсонского попорчен, разодран, в раме ветхой… зеркало разбитое… два купидона китайские, ветхие… пятьдесят пять стульев ободраны… При том же дворце сад большой, в котором имеются двадцать восемь яблонь, посохшие и скотом подъеденные»…[191]

Эта сухая опись говорит, в каком запустении находились загородные дома, насчитывающие в лучшем случае более полстолетия. Поразительно равнодушие, с каким смотрели на гибель всего, будь то крепостной, заеденный барскими псами, или создание искусства, гибнущее от небрежности.

Вследствие частых перемен фаворитов при дворе во времена Екатерины и резко противоположной политики круга придворных при ее преемнике, естественно менялся и состав знатных лиц.

Новоявленные вельможи, будирующие новый двор, уезжали в свои отдаленные имения и, предаваясь беспечной, праздной и разнузданной жизни, часто опускались и вновь погружались в то состояние дикарства, из которого были так недавно и случайно выведены.

Вигель дает любопытную картину безалаберной жизни одного казанского самодура-помещика: «Часу в двенадцатом могли мы только приехать к нему, но дом горел весь как в огне, и хозяин встретил нас на крыльце с музыкой и пением. Через полчаса мы были за ужином.

Господин Е. был рано состарившийся холостяк, добрый и пустой человек, который никакого понятия не имел о порядке, не умел ни в чем себе отказывать и чувственным наслаждениям своим не знал ни меры, ни границ. Он нас опотчевал по-своему. Я знал, что дамы его не посещают, и крайне удивился, увидев с дюжину довольно нарядных женщин, которые что-то больно почтительно обошлись с губернатором: все это были фени, матреши, ариши — крепостные актрисы хозяйской труппы. Я еще более изумился, когда они пошли с нами к столу, и когда, в противность тогдашнего обычая, чтобы женщины садились все на одной стороне, они разместились между нами, так что я очутился промеж двух красавиц. Я очень проголодался; стол был заставлен блюдами и обставлен бутылками; вне себя, я думал, что всякого рода удовольствия ожидают меня. Как жестоко был я обманут! Первый кусок, который хотел я пропустить, остановился у меня в горле; я думал голод утолить питьем — еще хуже. Не было хозяев; следственно, к счастию, некому было заставлять меня есть; зато гости и гостьи приневоливали пить.