Месть Монтесумы - Гарри Гаррисон

С огромным уважением взяв картину, девушка поднесла ее к свету, медленно поворачивая то так, то эдак. Потом, прищурив глаз от дыма, сквозь зубы, сжимающие серебряный мундштук, прошептала по-русски: «Боже мой!»

– Что вы сказали?

– Это всего лишь выражение восторга, вырвавшееся у меня непроизвольно.

– Значит, произведение подлинное?

– Окончательно утверждать не могу, пока не сделала химический и спектральный анализ проб дерева и краски. Кроме того, надо сделать рентгеновское просвечивание доски. Тогда можно будет говорить наверняка.

– Что нам и требуется. Но вы можете сказать хоть что-нибудь, вынести предварительное профессиональное суждение или что-нибудь вроде, на которое мы могли бы опереться?

– Могу. Потрясающий колорит, рука гения. Если это и подделка, то настолько потрясающая, что ее автор должен быть мастер.

– Недурно. Вы согласны, Хоукин?

– Да, целиком и полностью!

Елизавета Злотникова бережно уложила картину в футляр и обернулась к Тони, глядя на него поверх тлеющего кончика сигареты, словно через прицел дымящейся пушки.

– Я и не знала, что вы тоже эксперт, этого мне не сказали. Из какого вы музея?

– Это не так просто…

– В самом деле? Пожалуйста, растолкуйте.

– Довольно, – оборвал Соунз. – Незачем вам располагать сведениями о секретной операции. Не приступить ли вам к анализам?

– Час уже поздний.

– Сталин любил работать ночами, – радостно изрек Тони. – Говорят, в такие часы ему работалось лучше всего.

– Что за инсинуации?! – Мундштук снова нацелился на него, будто смертоносное пушечное жерло. – Вы что, хотите сказать, что я тайная сталинистка?!

– Нет, конечно, ничего подобного. Просто, знаете ли, мне казалось, что раз вы русская, то ночная работа, знаете ли… – Голос Тони упал до шепота и прервался под арктическим взором безжалостных черных глаз.

– Я приехала сюда не за тем, чтобы выслушивать оскорбления. Мне официально предоставлено политическое убежище от гонений на художников, теперь я жительница Соединенных Штатов. Вам следует извиниться.

– Извиняюсь, от всей души, я вовсе не хотел вас обидеть.

– Приступайте к анализам, будьте добры, – безапелляционно вклинился Соунз. Елизавета Злотникова поразмыслила над извинениями, в конце концов приняла их, надменно фыркнув, унесла картину в другую комнату и захлопнула за собой дверь.

– Зачем вы это сделали? – вопросил Соунз.

– Да не делал я ничего, просто отпустил реплику. И чего это все такие обидчивые?

– Она решила, что вы обвиняете ее в шпионаже в пользу Советов.

– Ну, вообще-то нет, у меня и тени мысли такой не было, раз нас сюда вытащило ФБР.

Наклонившись к самому уху Тони и прикрывшись ладонью, чтобы не дай Бог не подслушали, прошептал:

– Постарайтесь, чтобы подобное не повторилось. Не следует будить ее подозрений. Так уж выходит, что она и вправду советский шпион.

– И вы вовлекли ее в эту операцию?!

– Потише. Да, все было спланировано заранее. Мы не хотим, чтобы она знала, что ее легенда лопнула, так что позволим ей получить здесь сведения, не представляющие для Советов ни малейшего интереса.

– С чего бы это? По-моему, все остальные очень даже заинтересованы.

– Благодаря этому в следующий раз, когда мы передадим сведения через нее, их сочтут достоверными, хотя на самом деле пойдет дезинформация. Так что больше никаких реплик о Сталине, будьте так добры.

– А можно попросить еще стаканчик?

– Я принесу, – чирикнул Билли.

– Составишь компанию? – предложил Тони, вжившийся в роль радушного хозяина еще со вчерашнего вечера.

– Спасибо, никогда не пью на работе.

«Зато я пью, – мысленно отметил Тони, – похоже, без перерыва. А ведь не пил с самой армии». И сделал изрядный глоток. Сказано было просто так или со значением? Если и со значением, то он значения не уловил.

– А как я отвезу картину к Д'Изернии?

– Все согласовано. Завтра…

Сквозь закрытую дверь из другой комнаты отчетливо донесся звон разбитого стекла.

От внезапного шума Тони, сидевший ближе всех, подскочил, расплескав виски, и схватился за ручку. Распахнул дверь, тут подоспели двое других агентов, и все трое стали зрителями немой сцены.

Осколки оконного стекла рассыпались по полу, а Елизавета Злотникова стояла перед разбитым окном – протягивая картину на улицу.

С той стороны мелькнуло мужское лицо. Затем и картина, и лицо исчезли.

Глава 10

– Задержите ее, Хоукин! – приказал Соунз, разворачиваясь и бросаясь прочь, на ходу выхватывая пистолет, вслед за Билли Шульцем, уже выскочившим на улицу.

Оба стремительно выбежали, размахивая пистолетами, а Тони обернулся к Елизавете Злотниковой, не выказывавшей ни малейшего желания скрыться. Вместо этого она ломала руки, содрогаясь от обуревающих чувств, жадно переводя дыхание раз за разом, – настолько порывисто, что, вздымаясь, впечатляющая грудь вырвала из петли еще одну пуговку. А в уголках глаз девушки набрякли две громадные слезинки.

– Что стряслось? – спросил Тони, но она лишь тряхнула головой, отчего слезы наконец излились и медленно заструились по щекам. Так они и стояли, глядя друг на друга через комнату, пока не вернулся Соунз, закрывший за собой дверь, но не опустивший пистолет.

– Ушел вчистую, совершенно бесследно. Шульц еще ищет, но толку от этого не будет, – отчеканил он слово за словом, и каждое дышало гневом; Тони впервые узрел, как Соунз проявляет хоть какие-то эмоции. – Ну, ты, говори, кто он, зачем ты это сделала, говори!

Елизавета Злотникова яростно смахнула слезы, наверное рассердившись на столь явно выказанную слабость перед лицом американо-фашистской гадины, протопала к столу и закурила, прежде чем ответить.

– Этого человека я не знаю, и ваше предположение оскорбительно для меня. Когда я проходила мимо окна, стекло разлетелось – должно быть, он с улицы наблюдал за мной, поджидая, когда я подойду поближе с картиной в руках. И по-русски приказал мне отдать ее. У меня не было выбора.

– Ты могла отказаться, он бы тебя все равно не убил, потому что ничего бы этим не выиграл.

Она резко выпрямилась, сердито выдохнув из ноздрей две струйки дыма.

– Вы забываетесь! Я не задумываясь пожертвовала бы жизнью ради этой чудесной картины, но он сказал, что сначала прострелит Челлини, а уж после меня. Я же сказала, выбора у меня не было.

Пожевывая нижнюю губу, Соунз задумался. Вернувшийся Билли Шульц пропищал:

– Ускользнул.

Оба одновременно заметили, что до сих пор держат оружие, и убрали его с глаз долой, признавая поражение, – по крайней мере, временное.

– По-моему, она говорит правду, – подал голос Тони. – Во всяком случае, я узнал человека за окном.

Рука Соунза снова дернулась к пистолету, но тут же неохотно опустилась.

– Вы случаем не потрудитесь уведомить меня о его личности… нет, погодите. Пойдемте со мной.

Увлекая Тони в другую комнату, он коротко кивнул второму агенту, одновременно ткнув большим пальцем в сторону Елизаветы Злотниковой. Шульц кивнул в ответ, оставшись рядом с девушкой. Прежде чем возобновить расспросы, Соунз тщательно закрыл дверь и нетерпеливо ждал, пока Тони смешает коктейль взамен пролитого и снова усядется в кресло.

– Учтите, я видел его лишь мельком, но спутать не мог. Его зовут то ли Наан, то ли Наум, что-то вроде этого. Он сабра, работает с Гольдштейном.

– А вы откуда знаете?

– Откуда знаю? Сами знаете, откуда! – Усталость, алкоголь и угасающие отзвуки утреннего похмелья давали себя знать. – Он один из тех, кто меня сграбастал, небось он-то меня и шандарахнул по голове. Крутой парень. Обрабатывал меня, пока Гольдштейн его не остановил, потом сам же отвез меня обратно в отель. Еще бы мне его не запомнить!

– Зачем ему картина?

– Незачем, в том-то и странность. Я же вам говорил, Гольдштейна интересует какой-то там Хохханде, я вам все об этом выложил. Его люди захватили меня по ошибке, приняв за Курта Робла. Обстоятельства сделки с картинами были ему известны, мне не пришлось ничего рассказывать. Он охотник за нацистами, а не похититель музейных ценностей.

– Однако все-таки похитил картину, если только этот субъект не действовал по собственному почину.

– Нет, навряд ли. У них что-то другое на уме. Гольдштейну что-то нужно от нас, это очевидно. Челлини ему нужен в качестве орудия переговоров. Свяжитесь с ним и спросите. Телефон под рукой.

– Секретные вопросы ни в коем случае не решаются по гражданскому телефону. Кто-то должен связаться с Гольдштейном, в этом вы правы. Я в данный момент возглавляю операцию и засвечиваться не могу. У Шульца другая специализация. Остаетесь вы.

– Только не я! Стоит мне сунуть нос в Мехико, как полиция схватит меня, на том и кончится. Вы что, забыли, что на мне висит обвинение в убийстве?

– Способ обойти это препятствие всегда найдется. – Соунз бросил взгляд на часы. – Операция начинается в восемь ноль-ноль утра. Сейчас поспите, вон там есть еще одна спальня. Я хочу потолковать с девушкой еще малость.