Далеко от яблони - Робин Бенуэй

эту минуту из телефона Адама раздался звук. Детский плач, плач новорожденного. Так плакала Персик, таким был первый звук, который издала малышка, – отчаянно-надрывный крик, возвестивший о ее прибытии в этот мир.

Грейс сама не поняла, какая часть тела среагировала быстрее, рука или туловище, но в следующее мгновение она перелетела через парту, как на соревнованиях по барьерному бегу, и выбросила вперед кулак, нацеленный на скулу противника. Адам сдавленно пискнул, точно из него выпустили весь воздух, и рухнул на спину. Упавшая парта пригвоздила его к полу, а Грейс навалилась сверху и нанесла еще один удар. Такого мощного прилива адреналина она не испытывала с момента рождения Персик. Грейс почувствовала себя гораздо лучше и даже улыбнулась, вмазав Адаму в третий раз.

В конце концов общими усилиями Максу, мистеру Хиллу и парню по имени Хосе (настоящему футболисту) удалось оторвать ее от Адама. Хосе почти отшвырнул Грейс в сторону, поставив на ноги так жестко, что у нее клацнули зубы, а потом она ушла, оставив позади рюкзак, Макса, Адама и урок истории США.

Спотыкаясь, Грейс добрела до туалетной комнаты в конце четырехугольного холла. Этим туалетом практически никто не пользовался, потому что расположен он был рядом с кабинетом биологии и через вентиляционные трубы внутрь иногда проникал едкий запах формалина. Воняло действительно жутко, но Грейс было все равно. Нужно же ей куда-то направить ураган, вырвавшийся из груди. В ушах стоял надсадный плач Персик. Грейс завыла.

Она сползла на пол у самой дальней от входа раковины и скорчилась, подтянув колени к подбородку. Холод, поднимавшийся от пола, был кстати, потому что, по ощущениям, Грейс вся горела изнутри, а еще у нее сильно пульсировала разбитая кисть. Оказывается, лупить кого-то по лицу чертовски больно. Тихонько присвистнув, Грейс прижала костяшки к гладкой кафельной стене.

Она никак не могла выровнять дыхание, точно как во время родов, когда тело и мозг работали по отдельности. Грейс закрыла глаза и попыталась дышать как можно глубже. В туалете было прохладно и сумрачно, и сейчас, наверное, ее разыскивали человек двадцать, но ей опять-таки было плевать. Все, чего она хотела, – это оставаться в тишине и покое.

Несколько минут спустя дверь распахнулась, и в помещение вошел мальчишка. Раньше Грейс его не видела, хотя, с другой стороны, не сказать чтобы в последние месяцы она часто заглядывала в школу.

Так или иначе, но паренек явно не ожидал увидеть кого-то на полу.

– Ох, извини, я не знал, что здесь… – начал он, затем оглянулся на дверь. – Постой, а это женский туалет или?..

Грейс замотала головой, не прекращая плакать. Она даже не сознавала, что плачет, пока не почувствовала, что щеки у нее мокрые и что к ним прилипли волосы.

– Ты… – Парень попятился, потом сделал шаг вперед – получилось замедленное ча-ча-ча. – Черт, прости, я совершенно теряюсь, когда вижу слезы. Ты… как?

– Все хорошо, – ответила Грейс. Очевидно, сегодня ее мозг устроил для себя День Наоборот, ибо понятие «хорошо» никак не соответствовало состоянию, в котором она пребывала в настоящее время.

Мальчик так и стоял у двери.

– Не хотелось бы называть тебя вруньей, но выглядишь ты не очень.

Из глаз Грейс опять потекли слезы.

– Что у тебя с рукой?

– Треснула Адама Дюпейна по башке. Три раза. – Приукрашивать правду смысла не было, да Грейс и не пыталась. Всё равно все узнают. Кто-нибудь наверняка уже выложил видео. Ее наверняка отчислят из школы. Грейс только сейчас подумала об этом, и мысль неожиданно доставила ей удовольствие.

– Ничего себе. – У парня расширились глаза. – Адама Дюпейна я не знаю, но ты на вид не злая, так что он, видать, сам напросился.

– Адам – дебил, – буркнула Грейс.

– Конченый дебил, – согласился паренек. Сказал он это в насмешку или, наоборот, хотел ее ободрить, Грейс не поняла. Какая, в сущности, разница? – Гм, тут, наверное, нужно что-нибудь приложить, – он указал на ее распухшую кисть. Скинул рюкзак, отмотал от рулона на стене несколько бумажных полотенец и намочил холодной водой из-под крана, затем протянул Грейс. – Не пакет со льдом, но должно помочь.

Грейс изумленно уставилась на него.

– Ты кто? – наконец спросила она. Из носа у нее потекло, и она чувствовала себя отвратительной сопливой уродиной, а в придачу стыдилась и этого чувства.

– Ох, извини. Я Рафаэль, Рафаэль Мартинес. Но ты можешь звать меня Рейф, по-простому. Не бойся, я вообще безобидный. То есть, конечно, если ты только что кого-то поколотила, то вряд ли станешь бояться. Может, это мне стоит тебя бояться. Я – самый настоящий хиляк, честное слово. – Во время этой тирады паренек намочил еще одну порцию бумажных полотенец и передал Грейс. – При виде крови сразу хлопаюсь в обморок. Правда-правда, я не преувеличиваю. Слушай, можно тебя спросить?

От болтовни этого Рейфа у нее голова пошла кругом.

– Давай.

– Чем это так мерзко воняет?

– Формалином. – С какого-то момента Грейс начала разговаривать короткими рублеными предложениями. – Дохлые кошки. За стенкой.

– Кабинет анатомии? – догадался Рейф.

Она кивнула.

– Ясно.

Грейс поморщилась: кисть под влажными полотенцами сильно болела. Болело всё: голова, рука, поясница. Она как могла сдерживала слезы, но…

Герой дня закрыл дверь туалета на защелку и устроился на полу рядом с ней. Грейс заметила, что он старается не нарушить ее личного пространства, и от этого ей почему-то стало еще тоскливее.

– Значит, – непринужденно начал новый знакомый, как если бы речь шла о погоде, – Адам – дебил?

– Макс сидел рядом и даже слова ему не сказал! – Грейс уже не плакала, да, не плакала, просто лицо было мокрое, а в горле застрял противный ком.

– Понятно, – вздохнул Рейф. – Вот козел.

– Ты даже не знаешь, о ком я! – воскликнула Грейс. – Почему тогда соглашаешься?

– Ну, тебе ведь плохо, – немного смущенно проговорил Рейф. – Хочешь, чтобы я возразил? Если это поможет, и ты перестанешь плакать, – пожалуйста. Так, поехали, – он откашлялся. – Ты страшно ошибаешься. Адам – лучший.

– Не надо, – всхлипнула Грейс. – Я просто… Давай помолчим, ладно?

– Понял, – кивнул Рейф. – Как скажешь.

И все же Грейс не могла избавиться от наваждения. Ее по-прежнему терзал детский плач – первый звук, который издала Персик, боевой клич, победно летящий во все концы, проникающий в самые дальние уголки, включая сердце Грейс. Когда она снова расплакалась, Рейф осторожно наклонился к ней так, что их плечи соприкоснулись. Он сидел тихо-тихо.

Сколько прошло времени, Грейс не знала, но вот в дверь негромко постучали и чей-то голос позвал:

– Грейси?

– Это мама, – объяснила она Рейфу, вытирая слезы.

– Тебе влетит? – забеспокоился