Далеко от яблони - Робин Бенуэй

Пока я ему не объяснила смысл этого стикера, все соседи думали, что гей в нашей семье – он.

Хоакин и представить не мог, как это – свободно раскачиваться без страха упасть, зная, что внизу натянута страховочная сетка. Он снова вспомнил свою сводную сестру. Когда Мике указали на дверь, она плакала, умоляла позволить ей остаться. Разумеется, никому из приемных детей не хотелось возвращаться в интернат и гадать, каким будет следующий дом, куда тебя забросит «русская рулетка» системы. Майе действительно чертовски повезло, однако Хоакин не собирался говорить ей об этом. Иногда лучше не знать своего счастья.

– Вот и хорошо, – только и промолвил он, – вот и хорошо.

– Гм, а можно… Ты помнишь нашу маму? – нерешительно спросила Грейс. – Хоть капельку?

Хоакин резко затормозил, не столько из-за вопроса, сколько из-за того, что дошел до конца тропинки. Дальше нужно было либо поворачивать назад, либо перебираться через кучу довольно скользких с виду булыжников. Майя и Грейс тоже остановились, и некоторое время все трое смотрели на воду. Туристы и отдыхающие в эту часть пляжа не забредали, на море стоял штиль, и серферов почти не было, лишь вдалеке маячили на досках парень и девушка. Девушка чему-то смеялась, но ее голоса Хоакин не слышал.

– Немного помню, – наконец проговорил он. – Не столько маму, сколько ощущение тепла, близости.

– А как она выглядела, помнишь? – В голосе Грейс звучала такая надежда, что Хоакин не нашел в себе сил ее разрушить.

– У нее были темно-каштановые волосы, кудрявые, как у нас. И она часто улыбалась. – Материнские черты Хоакин выдумал, однако именно их воображал всякий раз, когда о ней думал. Она ему снилась – эта улыбчивая темноволосая женщина.

– Вы виделись после того как… – Грейс стушевалась.

– Говори, не бойся, – подбодрил Хоакин. – После того как она от меня отказалась?

– Да.

– До лишения родительских прав ей разрешалось посещать меня, – сказал Хоакин, умолчав о том, что этим разрешением мама ни разу не воспользовалась. Он помнил, как бродил по комнате, ожидая ту, которую все равно едва ли узнал бы. Тогдашняя приемная мать все пыталась утешить его с помощью конфет из торгового автомата, но он только плакал, забившись под стол. В конце концов она выволакивала его оттуда, и они шли домой. С тех пор Хоакин ненавидел конфеты. И торговые автоматы.

– Она была красивая, – произнес он. – Очень красивая.

К тому времени когда они вернулись к Центру искусств, где девушки оставили машину, Хоакин знал, что у него обгорел нос, а к подошвам прилип гудрон с пляжа. Перед входом в дом нужно будет все отчистить. Линда надышаться не может на свой паркетный пол, не стоит его пачкать.

– Я что хочу сказать, – неожиданно подала голос Грейс.

Майя обернулась. Хоакин уже знал, что она хочет сказать. Знал с той минуты, когда Грейс впервые упомянула их биологическую мать, и сейчас предпочел бы, чтобы она этого не говорила.

– Думаю, нам стоит попытаться найти нашу маму, – объявила она, в буквальном смысле заломив перед собой руки. Хоакин читал, что люди могут такое проделывать, но вживую ни разу не видел. Смотрелось жутковато.

Майя рядом с ним как-то подозрительно притихла, и Хоакин счел это плохим знаком. Тишина напоминала промежуток времени между вспышкой и звуком оружейного выстрела. Хоакин оказался прав. Как обычно.

– Вот еще глупость, – отрезала Майя. – Чего ради мы будем ее искать? Она нас бросила. Отдала Хоакина чужим людям.

– С тех пор прошло почти восемнадцать лет, – возразила Грейс. – Ей тогда было примерно столько же, сколько мне или Хоакину, так? Она сама была еще ребенком! Может, она мечтает узнать, как мы поживаем. То есть… – Помолчав, Грейс добавила: – Не сомневаюсь, она нас любит.

Хоакин не выдержал и расхохотался. Он искренне завидовал вере Грейс в то, что кого-то волнует ее судьба.

– Извините, – смутился он, поймав взгляды обеих сестер. – Просто… Я не стану ее искать. Занимайтесь этим, если хотите, а я пас.

– Присоединяюсь, – сказала Майя.

Казалось, Грейс вот-вот заплачет. В груди Хоакина начал набирать силу пока еще небольшой водоворот паники. Потом Грейс сморгнула, ее лицо разгладилось и снова превратилось в непроницаемую маску.

– Ладно, – кивнула она, – в конце концов, вы не обязаны. Я сама попробую ее разыскать.

– Дело твое, – отреагировала Майя.

– Хорошо, – сказал Хоакин.

– Хорошо, – повторила за ним Грейс.

День завершился на странной ноте. Как вести себя при расставании – пожать друг другу руки, обняться или просто сказать «пока»? Все закончилось неуклюжим сочетанием первого, второго и третьего. Обниматься Хоакин не особо умел, но постарался не сплоховать.

Грейс

Что надеть в понедельник утром в школу? Над этим Грейс пришлось подумать. Главная причина – вся одежда либо слишком просторная и мешковатая, для беременных, либо слишком мала. Живот у нее до сих пор немного… обвисший и рыхлый – по-другому не скажешь. Она охотно пошла бы в пижамных брюках, хотя и была уверена, что, сколько бы детей ни родила, мама не пустит ее в школу в клетчатой фланелевой пижамке.

В конце концов Грейс остановила выбор на свободных джинсах-«бойфрендах» и бордовой блузке, извлеченной из недр шкафа. Цвет блузки гармонировал с пятнышками крапивницы, которая начала проступать на шее и груди Грейс на почве стресса. Мама, конечно, заметила.

– Ты точно хочешь вернуться к учебе? – спросила она, держа в руках термокружку с кофе и ключи от машины. – Понимаю, неделя выдалась трудная: знакомство с Майей, Хоакином и все такое…

– Точно хочу, – ответила Грейс, поднимая с пола непривычно легкий рюкзак. – Я больше не могу сидеть дома, и Майя с Хоакином здесь ни при чем. – Грейс коробило уже от одних этих имен. Она им солгала. Знала Хоакина всего какой-то час и уже обманула. Хуже всего то, что брат и сестра поверили во вранье насчет мононуклеоза. Они ей сочувствовали.

Нельзя ли передать кому-нибудь звание сестры? Или, может, его у Грейс просто отберут, как отбирают титул у победительницы конкурса красоты после скандала с откровенными фото в телефоне?

Всю дорогу до школы мама слушала радио, смеялась шуткам ведущего и поглядывала на дочь – смешно ли и ей тоже? Было не смешно (ведущий – женоненавистник, и шутки у него идиотские), но Грейс улыбалась маме старательно отрепетированной улыбкой, означавшей «я нормальная, и у меня все нормально». Кто-нибудь вообще может так улыбаться через четыре недели после родов?

– Солнышко, – сказала мама, остановив машину перед школой, – хочешь, я тебя провожу?

– Ты серьезно? Нет. Господи, нет.

– Но…

– Мам, – перебила Грейс, – рано