Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

Попечительство приносит много удовлетворения, идет хорошо, теперь у нас стали функционировать подвижные кухни на рынках, которые имеют большой успех. Опекаемые мои остались теперь без баронессы Врангель, у которой умирает мать,[601] и она уехала в Петербург. Кончину ее матери ожидают ежеминутно, и мне ужасно жаль ее.

Вчера приехал совершенно неожиданно, к моей большой радости, С. С. Гадон и остановился у меня. Он в духе, весел, бодр и имеет отличный вид. Однако мое письмо приняло громадный размер, я счастлив, что поговорил с Вами, но пора и перестать злоупотреблять Вашим терпением.

Пожалуйста, передайте ее высочеству все мои чувства, сердечной неизменной преданности, всем мой искренний привет, обнимаю крепко Гадона, прошу его мне написать.

Господь да хранит Вас и поддерживает, всем сердцем, всей душой я с Вами.

Глубоко почитающий Вас, вашего высочества всепреданнейший В. Джунковский».

В ответ я получил от великого князя следующее письмо, весьма меня взволновавшее и одновременно также и письмо Гадона, находящегося при его высочестве за границей. Привожу оба эти письма:

«1 ноября 1902 г. Неаполь

Очень я был тронут, дорогой Владимир Федорович, вашими сердечными словами по поводу нового, постигшего меня горя. Горе для меня самое чувствительное, ужасное – не могу еще придти в себя (да вряд ли приду когда-либо). Тут является совокупность самых разнообразных, ухудшающих обстоятельств. Все во мне болит, все страдает неимоверно. Рад, что теперь я не в России – не выдержал бы всяких искренних и гораздо больше – злорадных сочувствий. Моя же рана сердечная никогда не заживет. Спасибо Вам еще раз за добрые слова.

Но с чем я решительно согласиться с Вами не могу – это насчет детей моего брата. Дети, кто бы они ни были, бы должны расти и воспитываться в семье, хотя это и не были бы (увы!) их родители. Вне семьи дети жить не могут и не должны. Дети определенного круга должны жить в атмосфере их семьи, иначе это выйдут выродки – с самыми нежелательными последствиями. И разумеется, в данном печальном случае – только моя жена и я можем, хоть отчасти, заменить им их родителей. Это все так ясно и понятно, что двух мнений не может быть. Вы, конечно, не подумали обо всем этом – написав мне. Но позволю себе дать вам один совет, а именно: никогда не вмешиваться в семейные дела других.

Вы на меня не сердитесь – я это говорю совсем искренно, как привык вам всегда говорить. Будьте хранимы Богом – до свиданья.

Ваш Сергей».

«Дорогой Джун!

2 ноября 1902 г. Неаполь

Пишу тебе под свежим впечатлением разговора с великим князем, который только что получил твое [письмо]. Чувства, тобою ему выраженные, его очень тронули, но не могу скрыть, что высказанное мнение, чтобы дети всегда оставались там, где они теперь и вдали от тех, кому поручены они государем и кто должен заменить этим беднягам отца, было вполне излишним. Если это и твое, личное, убеждение, то только не тебе следовало об этом писать. Постороннему человеку, хотя бы и другу, вообще очень щекотливо касаться такого рода семейных вопросов, а в особенности и когда, как в данном случае, сестра близко к вопросу этому стоит. Ведь вполне естественно может зародиться мысль, что письмо писано со слов ее, а это, согласись сам, было бы, вероятно, ни ей, ни тебе не желательно!

Признаюсь, мне было больно видеть, как принял к сердцу совет этот великий князь, больно и досадно, что ты, именно ты про это написал!!

Прости мне, друг мой, что пишу про это тебе, но дружба для этого и складывается, чтобы говорить то, что на сердце. Ты сам поймешь, что настроение тут неважное, авось солнце благотворно подействует на наболевшие их души. Говорят, Сергей у тебя живет; обними его и уговори пожить в Москве. Обнимаю и тебя крепко. Пиши.

Твой В. Гадон»

Я вполне осознал свою ошибку и раскаивался, что поспешил написать великому князю, не взвесив его настроение и не учитывая последствий. Я ответил ему следующим письмом:

«Ваше императорское высочество,

г. Курск,12 ноября 1902 г.

Перед выездом из Севастополя я получил Ваше письмо от 1-го ноября. Очень-очень благодарю Вас за него, благодарю, что так скоро и так искренно откровенно ответили мне.

Хотя мне и было очень тяжело прочесть Ваши строки «не вмешиваться в семейные дела других», но все же я очень благодарен вашему высочеству, что Вы мне это прямо искренно написали, мне было бы тяжелее, если б я это почувствовал между строк.

Что мне особенно больно, что мне теперь не дает покоя – это сознание, что в такое тяжелое для Вас время я мог своими рассуждениями о детях прибавить еще горечи ко всему переживаемому Вами. Этого я себе простить не могу и меня это страшно мучает, тем более что я и написал Вам только оттого, что все мои мысли о детях были неразрывно связаны с Вами и великой княгиней, которые с самого рождения детей были их ангелом-хранителем и окружали их всегда родительской любовью и заботами.

Вы не поверите, с каким нетерпением я жду свидания с Вами, чтоб постараться загладить то неприятное впечатление, которое я заронил в Вашем сердце. Малейшее пятнышко в Ваших, всегда добрых ко мне, отношениях мучает меня невыразимо, ведь Вы знаете, ваше высочество, как тесно связано мое душевное счастье с добрым отношением ко мне Вас и великой княгини.

Еще раз простите мне, ваше высочество, мое письмо и забудьте его, если возможно.

Завтра я возвращаюсь в Москву, чтобы на другой день выехать в Костромскую губернию. Поездкой своей в Донскую область я остался доволен, так как успел очень многое там устроить довольно успешно, но в Крыму, где мне хотелось погреться и отдохнуть, – не удалось ни то, ни другое. Дорога по Крыму от Симферополя до Севастополя меня прямо измучила. От Симферополя почти сплошь до Алушты лежал снег при 10° мороза, и лошади едва тащились, а близ Севастополя при повороте к Георгиевскому монастырю для осмотра дачи Марицы Михалковой меня настигла страшная метель, и я плутал целых два часа, пока не попал в татарскую деревню совсем в противоположной стороне. Очень я был рад видеть Шлиттера и Юсуповых, жаль, что нельзя было у них остаться некоторое время.

Здесь, в Курске, я получил наконец письмо от моей сестры после почти 3-х недельного молчания, что меня сильно беспокоило. Она пишет, что только дорогие письма ваших высочеств и поддерживают ее в трудные переживаемые ею дни.

Итак до свиданья, ваше высочество, не откажите передать мое чувство неизменной преданности ее высочеству, а всем Вашим спутникам – сердечный привет. Господь да поддержит Вас. Думаю постоянно о Вас.

Глубоко Вас почитающий всепреданнейший

В. Джунковский»

В ответ я получил следующее письмо от великого князя от 19 ноября: