Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов

внесла на голосование документ («заявление 44-х»), содержавший демократические требования (ограждение личности от внесудебного разбирательства, отмена исключительных законов, обеспечение свободы совести, вероисповедания, слова, печати, свободы собраний и союзов), в том числе пожелание «провести вышеуказанные начала в жизнь на обеспечивающих их неизменность незыблемых основах, выработанных при участии свободно избранных представителей населения; установить правильное взаимодействие правительственной деятельности с постоянным, на законе основанным, контролем общественных сил над законностью действий администрации». Выполняя предложение гласных довести до правительства мнение Думы по вопросам, которые она считает неотложными, В.М. Голицын направил министру внутренних дел уведомление о постановлении, принятом московским городским самоуправлением 30 ноября 1904 года.

Инициатива московских гласных получила масштабную общественную поддержку. Солидарность с принятыми резолюциями выражали многие города, объединения интеллигенции. В письмах и телеграммах на имя В.М. Голицына его называли «поборником лучших начал самоуправления», «светлым борцом чести и правды». Однако со стороны властей последовала негативная реакция на почин Московской городской думы. Губернатор Москвы Г.И. Кристи приостановил постановление Думы, которое было передано на рассмотрение в губернское по земским и городским делам присутствие, отменившее постановление как «превышающее круг ведомства городского самоуправления». Данное решение присутствия было, в свою очередь, отменено 24 января 1906 года указом Правительствующего сената, куда Голицын отправил жалобу на вердикт губернского присутствия. Министр внутренних дел А.Г. Булыгин (доводившийся Голицыну свояком) предписал московскому градоначальнику предупредить князя о возможности привлечения его к уголовной ответственности за должностные преступления. Но министру не удалось напугать городского голову. В письме Булыгину Голицын не скрывал своей уверенности, что «Московская городская дума не останется равнодушною ко всему происходящему в настоящую минуту». Осознавая свою ответственность «за течение дел в Московской думе», князь указал Булыгину на «неизбежность… возникновения в составе Думы… вопросов и стремлений», касающихся государственного устройства, которые он будет допускать к обсуждению. Активная деятельность Голицына по отстаиванию думского решения не увенчалась тогда успехом. Впоследствии он неоднократно вспоминал акцию Городской думы как упущенный верховной властью шанс «мирного обновления» России: «О, если бы правительство послушалось нашего постановления 30 ноября 1904 г. и тогда еще принялось честно и откровенно созидать народное представительство. Картина теперь была бы совсем иная! Во всем, что происходило с того времени и что происходит ныне, оно одно виновато, а отнюдь не общественные деятели…»

«Что бы было, если бы вместо платонического постановления Городской думы 30 ноября в то время введена была настоящая конституция? – размышлял Голицын вскоре после роспуска I Думы. – Я уже не говорю о более ранних эпохах, когда такой шаг был бы естественным развитием реформ Александра II и когда конституционный строй „исторически“ сложился бы на наше благо. Я глубоко убежден, что даже 1У2 года тому назад такая конституция, т. е. парламент и ответственное правительство, могла бы быть якорем спасения нашего». Голицын не раз подчеркивал, что именно осенью 1904 года «была минута», благоприятная для осуществления «издавна лелеянного» им идеала (конституции), но «мы ее проглядели, и притом мы все». Он обвинял «верхи» в нежелании и неумении вовремя привлечь к совместной работе «умеренных и знающих» общественных деятелей: «…правительство предпочло втолкнуть всех нас, без разбора, в ряды опасных, неблагонадежных, чуть не революционеров».

«Мы вступаем в эру анархии и революции и двигаемся в ней исполинскими шагами», – записал Голицын 4 января 1905 года. Анализируя события начала этого года, он замечал, что «толки о Земском соборе» (законосовещательном народном представительстве) никого не удовлетворяют, «ибо одни находят, что это слишком много, другие – что слишком мало». «По-моему, лишь бы и это осуществилось, а там само собою выработается и создастся нечто очень крупное», – выражал князь свою приверженность «мирному обновлению», эволюционному пути развития.

Вместе с тем государственные акты 18 февраля 1905 года (Манифест, указ Сенату и Высочайший рескрипт на имя министра внутренних дел А.Г. Булыгина, в котором объявлялось о намерении «привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений») Голицын характеризовал как «набор громких, но пустых фраз». Несмотря на отсутствие у «верхов» серьезного настроя на перемены, его не покидала надежда на осуществление «мечты о народном представительстве»: «Надо схватиться за даваемое и поднять такой вихрь, какого еще у нас не было видано, какой потом задержать или остановить нельзя будет никакими мерами…»

«Мир [с Японией] и широкая свобода внутри», – на этих путях Голицын видел улучшение ситуации в стране, 11 марта 1905 года он возглавил депутацию, представившую А.Г. Булыгину ходатайство Московской городской думы о том, чтобы в состав Особого совещания для разработки Положений о всероссийском выборном учреждении были включены выборные представители от Думы, а печатные издания могли бы свободно обсуждать вопросы, рассматривавшиеся Совещанием.

Современники также ставили в заслугу В.М. Голицыну то, что на Общероссийском съезде городских деятелей (Москва, 15–16 июня 1905 года) он в качестве председателя поддержал обсуждение еще не обнародованного тогда проекта «булыгинской» Думы. На съезде впервые было публично произнесено слово «конституция». В резолюции признавалось неотложным «введение в России народного представительства на конституционных началах, т. е. предоставление народному представительству решающего голоса в вопросах законодательства, государственного бюджета, об ответственности министров и контроля над действиями администрации, а равно права законодательного почина». Кроме того, документ содержал требование немедленного введения неприкосновенности личности, жилища, свободы слова и печати, права союзов и собраний, а также восстановления в правах всех лиц, пострадавших за свои политические и религиозные убеждения. По поручению участников съезда Голицын представил принятые постановления в Совет министров и «на Высочайшее Государя Императора благовоззрение», однако это не повлияло на решения верховной власти.

«Свобода есть право каждого жить и действовать без нарушения чужой свободы и без ущерба общественному строю, в свою очередь свободному», – такова, по словам Голицына, «основная формула общественного быта», которая должна определять государственную политику. «Чем более личность находится под опекой, тем народы неразвитее, и благосостояние идет по ложному пути»; отмечая данную закономерность «во всех странах и во все эпохи», он считал наиболее показательным пример двух «народов, стоящих во главе человечества»: Англии («обеспечившей свободу личности еще в средние века») и Америки («сделавшей то же в более новейшие времена»). Князь видел еще одно объяснение передовых позиций англичан и американцев – в их особом отношении к своему прошлому: «…традиции у них есть, но они не стесняют их, или, скорее, они ими не стесняются…»

При этом Голицын с досадой отмечал особенность «развития нашего миросозерцания»: «…в воспитании молодых поколений отличительную черту составляет стремление сохранить прошлое, какой-то предвзятый традиционализм, а вовсе не будущее, не подготовление себя и других к нему. Мы не решаемся сказать себе, что продолжение прошлого невозможно, что жизнь идет вперед,