«Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения) - Ольга Елисеева

Ольга Елисеева

«ПРОСТИ, МОЙ НЕОЦЕНЕННЫЙ ДРУГ!»

Феномен женской дружбы в эпоху просвещения

Екатерина II и Е. Р. Дашкова

«Во всей России едва ли отыщется друг более достойный Вас»; «Заклинаю, продолжайте любить меня! Будьте уверены, что моя пламенная дружба никогда не изменит Вашему сочувствию»; «Я люблю, уважаю, благодарю Вас, и надеюсь, что Вы не усомнитесь в истинности этих чувств»; «Прости, мой неоцененный друг!»[1] Это строки из записок великой княгини Екатерины Алексеевны к Е. Р. Дашковой 1759 — начала 1762 гг.

Дружба этих двух женщин наложила неизгладимый отпечаток на события русской истории второй пол. XVIII в. и помогла одной из них взойти на императорский престол, а другой очутиться во главе Академии Наук. «Единственное, чего России не хватает — это чтобы какая-нибудь великая женщина командовала войском. — не без раздражения замечал Джакомо Казанова после знакомства с „госпожой д’Ашкоф“. — Ученые мужи сгорели бы со стыда, что ими правит женщина, когда бы не признали в ней Минерву».[2]

Титул Минервы, римской богини мудрости, был признан современниками за обеими Екатеринами — Великой и Малой. Дружба, возникшая между двумя просвещеннейшими дамами своего времени, уже сама по себе заслуживает внимания, поскольку явилась сложным культурным феноменом эпохи Просвещения и была возведена нашими героинями в ранг высокою искусства человеческих взаимоотношений, выстроенных по канонам Классицизма.

Просвещенная Фемина

Европейское Просвещение завершило формирование особого, ни на что не похожего типа женщины. Не только мать и хозяйка, не только Прекрасная Дама — предмет для поклонения и завоевания, не просто модель для художников или скульпторов — а женщина-политик, литератор, философ, ученица известных профессоров, содержательница модных салонов, где собирались поэты и писатели. Властительница дум, духовно связанная с развитием культуры и во многом определявшая этот процесс.

Именно в эпоху Просвещения в образованных семьях появляются собственные женские библиотеки, начинают издаваться первые женские журналы, представительницы высших слоев европейского общества начинают писать дневники и мемуары, что свидетельствует об осознании ими ценности своих чувств и мыслей.[3] Современницы Екатерины II и Дашковой зачитывались воспоминаниями королевы Маргариты Наваррской, а знаменитые письма госпожи де Севиньи, придворной дамы Людовика XIV, стали для нескольких поколений пишущих женщин образцом изящного стиля.

В мастерской художника женщины перестали служить только моделями, некоторые из них сами встают к мольберту. В середине XVIII в. большой популярностью пользуются немецкие живописные полотна Анжелики Кауфман и итальянские пастели Розальбы Карьерра. На рубеже XVIII–XIX вв. их известность затмили портреты Виже-Лебрен, много работавшей в России. Даже скульптура — сугубо мужской вид искусства — пропускает женщину-ученицу. В Петербурге побывала и оставила свои произведения ученица знаменитого скульптора Фальконе мадемуазель Коло, которой Медный всадник обязан своей головой. Начиная с 50-х гг. XVIII в. умение рисовать становится частью хорошего женского образования и в России. По отзывам Казановы, прекрасные пейзажи, писала госпожа Сивере, супруга известного екатерининского вельможи.

Попытки дам наравне с мужчинами включиться в научную и художественную жизнь общества вызывали жаркие споры. Известная комедия Мольера «Ученые женщины» содержит язвительное обличение поверхностной дамской образованности и советует пока еще не поздно замкнуть разбушевавшуюся Фемину в строгом домашнем кругу. Однако основные тенденции времени шли явно вразрез с требованием драматурга.[4]

Просвещенные дамы, хотя и не могут обучаться в университетах, сами ищут себе наставников среди знаменитых физиков, астрономов, математиков. Становятся последователями известных оккультистов. Мать Екатерины II, принцесса Иоганна Ангальт-Цербстская была одной из наиболее преданных учениц графа Сен-Жермена в парижский период его жизни.[5] В записках Казановы читатель встречается с госпожой д’Юрфе, доискивавшейся египетских таинств посмертного перевоплощения женской души в мужскую.

Постепенно дам начинают принимать в масонские братства, подтверждая тем самым право женщин на духовное самосовершенствование. «Се я, Руфь, стучу в запертые двери. Отоприте!» — текст французского посвятительного ритуала для дам, звучал очень символично для эпохи Просвещения.[6]

Российское дворянское общество, стремившееся со времен Петра I к европейской образованности, не осталось в стороне от процесса раскрепощения женщин. Еще в конце XVII в. царица Наталья Кирилловна единодушно осуждалась москвичами за любовь ездить по столице в возке с отдернутыми занавесками на слюдяных оконцах, а тем паче за прогулки на берег Москвы-реки посмотреть на кулачные бои. Ее падчерица и политическая соперница царевна Софья Алексеевна, готовясь к провозглашению себя царицей, вышла из церкви и обратилась к стрелецкому караулу со словами: «Ну что, годны ли мы вам?» В ответ она получила глухой ропот неодобрения, а затем выговор патриарха за то, что «непригоже поступает»,[7] нарушая границы своего женского долга и принимая на себя чисто мужские функции.

Пройдет всего полвека, и никому в голову не придет осудить императрицу Анну Ивановну за то, что она не только «постреливает» из ружья по воронам, но и с рогатиной ходит на медведей и кабанов.[8] Охота — страсть анненского царствования — увлекала многих придворных дам. «Малообразованная» и «недалекая» царица увлекалась астрономией и обожала смотреть в телескоп на Сатурн.

Царствование Елизаветы Петровны, на которое пришлась юность наших героинь, прославилось необычными маскарадами, на которых дамы наряжались в мужское, а кавалеры — в женское платье. Подобные метаморфозы, согласно воспоминаниям Екатерины II, вызывали неприязнь у мужчин, но приводили в восторг прекрасную половину двора.

Совсем недавно публика познакомилась с портретами Елизаветы Петровны кисти Л. Каравакка[9] и Е. Р. Дашковой работы неизвестного художника[10] в мужских костюмах. Появилась возможность высказать предположение, что знаменитый Рокотовский «Молодой человек в треуголке» вовсе не портрет сына Екатерины II А. Г. Бобринского и «не переодетая» в мужское платье первая рано умершая жена Н. Е. Струйского, а сама императрица в маскарадном костюме. Изучение картины с помощью рентгеновских лучей обнаружило, что под верхним красочным слоем сохранилось другое изображение — женщина с серьгами, в декольтированном платье. Лишь лицо осталось неизменным,[11] а оно полностью совпадает с лицом великой княгини Екатерины Алексеевны на портрете Пьетро Ротари 1761 г.