«Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения) - Ольга Елисеева

Литература эпохи Сентиментализма, переписка и альбомы барышень конца XVIII — первой четверти XIX вв. дает нам богатый материал для исследования феномена женской «идеальной дружбы». Вспомните у Льва Толстого в «Войне и мире» переписку княжны Марьи и Жюли Карагиной. «Жюли писала: „Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько не твержу себе, что половина моего существования и моего счастья в вас, что, не смотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы… Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване „признаний“? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде… который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?“»[19]

Дашкова и Екатерина II жили в несколько иную эпоху, но обе опережали свое время и сами закладывали основы для будущих явлений культуры. Вот несколько выдержек из переписки уже зрелой императрицы с девицами старших классов Смольного монастыря, за образованием и духовным развитием которых Екатерина внимательно следила. «Твое перо, язык и сердце удивительно успевают; Ах! Левушка, неужели в самом деле ты каждый день отмериваешь двести двадцать одну ступеньку, чтоб издали взглянуть на мой дворец, который вы так не любите за то, что он так далеко разлучен с вашим?»; «Ровно через три года я приеду и возьму вас из монастыря; тогда кончатся и слезы и вздохи. На зло себе вы увидите, что тоже Царское Село… понравится вам»; «Путешествие в Москву печалит вас, слезы ручьем текут, и когда я видела вас в последний раз, следы их были заметны… Посудите, как мир несправедлив, и как он глумится над нашей чувствительностью».[20]

Не правда ли тон чрезвычайно похож? Перед нами возникает некий идеальный образ подруг, которые и думают, и чувствуют почти одинаково, а главное — умеют описать возвышенные движения своей души сентиментально-восторженным слогом. В реальной жизни подруги должны были научиться строить внешнюю модель своего поведения, как нежные героини полотен Боровиковского и Лампи. Изящные головки, увитые едва распустившимися розанами и лентами, нежно склоненные друг к другу, на полуоткрытых устах застыли трепетная улыбка, вздох или воздушный поцелуй. В последней четверти XVIII в. так стали изображать даже крестьянок: например, «Портрет Лизаньки и Дашеньки», крепостных девушек из дома архитектора Н. А. Львова.

Само собой разумеется, что большинство женщин того времени вовсе не искало «идеальной дружбы». Они ездили друг к другу в гости посплетничать о знакомых, обменяться новыми французскими картинками мод или рецептами блюд. Но мы говорим о дамах, высоко стоявших над общим уровнем и превращавших свою дружбу в настоящий акт высокого искусства.

Мир — театр

Перед нами единая душа, разделенная на две половины, песня, спетая на два голоса, пьеса для двух главных героинь, которые не уходят с подмостков и держат зал в напряжении весь спектакль. Вновь мы упираемся в проблему нарочитой сценичности мира, в котором жили Екатерина II и Дашкова, театрализованности чувств и действий, обязательной оглядки на то, как действующие лица выглядят из партера.

Даже обороты языка того времени отражали полное воплощение знаменитого Шекспировского «мир — театр, и люди в нем — актеры». «Общество» называлось «публикой», собственная жизнь — «ролью», любое место действия — «театром». В 1787 г. после начала второй русско-турецкой войны Екатерина II скажет барону М. Гримму: «Моя роль давно написана, и я постараюсь сыграть ее как можно лучше». Потемкин, получая в 1774 г. отставку с поста фаворита, будет просить «изгнать» его «не на большой публике», т. е. не в присутствии всего двора. В оде «Водопад», посвященной светлейшему князю, Г. Р. Державин скажет об успехах Григория Александровича на Черном море: «Театр его — был край Эвксина».

Декорации, подмостки, зрительный зал — такой взгляд на окружающий мир диктовала европейская культура XVI, XVII, XVIII вв. Люди не замечали, что их колоссальные театральные махины лишь кажутся такими прочными. Театр, в котором в полном смысле слова жили и умирали герои, заливая сцену реками своей крови и перекраивая реальную карту мира с такой легкостью, словно она и правда была нарисована только на бумаге, оказался выстроен на семи ветрах. И когда грянула большая гроза французской революции, подмостки не выдержали.

Все, что происходило на сцене, казалось настоящим: лоскутные розы благоухали, подкрашенная вода ударяла в голову, как вино, а наигранные страдания доводили до разрыва сердца. Публике ничего не оставалось делать как поверить в реальность созданного среди пышных декораций мира. Она попыталась сама подняться на сцену, чтоб принять участие в пьесе. Это и был провал. Хрупкий балаганчик развалился под ногами труппы, вовлекшей в адский хоровод на сцене и партер, и ложи, и раек. В массовых уличных действах революционного Парижа стихийная режиссура большого зрелища достигла своего апогея…

Но мы забегаем вперед. В то время, когда Екатерина II и Дашкова создавали свой поразительный сценический дуэт, страшного погрома в театре еще не происходило, публика не смешивалась с исполнителями, каждый занимал свое место.

Существует понятие об особом психическом складе актеров, о хрупкости их мира, который легко задеть и покалечить одним неосторожным словом. Человек сцены (жизненной или театральной — все равно) склонен драматизировать свои чувства и разыгрывать их так, чтоб было видно всем до последнего ряда. Это непреложное требование театра: улыбку можно и нарисовать на хмуром лице, а рыдания должны слышаться даже на галерке. Образованные представители благородного сословия XVIII в., уже одним рождением поставленные на сцену, особенно придворную, очень напоминали именно такой тип. Крупный вельможа, опытный и беспринципный политик, прожженный интриган могли действительно «умереть от огорчения». Так знаменитый взяточник Р. И. Воронцов, отец Дашковой, прозванный за глаза «Роман большой карман», скончался от стыда после того, как императрица Екатерина II послала ему на именины невероятно длинный кошелек, намекая на его мздоимство. Дядя нашей героини, Н. И. Панин после отставки так грустил, «оскорбленный несправедливостью», что вскоре угас в деревне.

Важным жизненным мастерством стало не только умение захватить себе главную роль, но и искусство во время сойти со сцены. И не просто за кулисы, а в небытие, оборвав свою роль в наивысшей точке развития, после которой мог продолжаться только затянутый и надоевший зрителям финал. Так сумел уйти Потемкин, победоносно завершив войну с Турцией, закрепив за Россией Крым, подготовив мирный договор и осознав, что в новой расстановке сил при дворе, когда сторонники последнего фаворита П. А. Зубова становились все могущественнее, сам светлейший князь едва ли не лишний. Перед самым отъездом в Яссы на переговоры он со спокойной грустью высказывал убеждение, что скоро умрет, а по дороге заболел лихорадкой и скончался.