Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

По-видимому хозяин дома смотрел на их альянс вполне снисходительно, поскольку эта пара хорошо вписывалась в его свиту. Элеонора активно помогала устроиться за океаном беженцам из Старого Света, участвовала в благотворительных мероприятиях, помогала Стефану Цвейгу, который так и не добрался до Соединенных Штатов и покончил с собой в Бразилии, а после его смерти выступила в качестве чтицы на вечере его памяти, и это также не могло не вызвать одобрения маэстро.

Тосканини, по-видимому, льстило и неизменно возникавшее в обществе всеобщее оживление, когда на его концертах одновременно появлялись внучка Вагнера и правнучка ненавидимого байройтским Мастером Мендельсона-Бартольди. Однако возникшее у Фриделинды еще в Люцерне неприязненное отношение к бесцеремонной и навязчивой Элеоноре сохранилось и в Америке. На почве ревности к талантливой актрисе и светской львице у нее бывали приступы нервного расстройства; один из них случился после триумфа ее соперницы в монодраме Жана Кокто Человеческий голос, где героиня ночь напролет ждет звонка бросившего ее возлюбленного. Публика восприняла выступление актрисы как акт излияния ее собственной души и бешено ей аплодировала, а критик журнала Aufbau писал: «Ее классически ясное лицо и ее тело переживали эту трагическую симфонию любви, ненависти, ревности, разочарования, одиночества и близости смерти». Была ли экзальтация Элеоноры связана с тем, что маэстро ее разлюбил? Друживший с Элеонорой журналист Лео Лерман спрашивал себя, понял ли Тосканини, что «душераздирающие слова, вложенные Кокто в уста этой бедной женщины, мало чем отличаются от слов, которые бормотала ему в телефонную трубку наша бедная Элеонора, лежа в постели долгими одинокими ночами?» Судя по всему, аналогичные чувства испытывала и Фриделинда; во всяком случае, вскоре она позвонила среди ночи своему наставнику, который вместе с женой Карлой также присутствовал на этом спектакле, и проговорила с ним до утра. По-видимому, страдавший бессонницей маэстро ничего не имел против этого разговора. Возможно, он начал ночные беседы с Фриделиндой первым, и притом значительно раньше.

Пребывание в окружении Тосканини, где она чувствовала себя чужой среди высокообразованных и талантливых людей искусства и пишущей братии, в самом деле оказалось для Фриделинды необычайно мучительным. Вот как она в январе 1942 года описывала в письме своей знакомой обстановку в доме маэстро, который она сравнивала с королевским двором: «…это единственное название, которое я могу дать его резиденции, поскольку это место полно интриг, ревности и болтовни, там лижут сапоги и поддакивают, а я нахожусь посреди всего этого, и меня преследует ревность сотни глупых женщин. Против меня плетут интриги, чтобы сделать меня в его глазах „персоной нон грата“. Моя стратегия заключается в том, чтобы все это игнорировать, и мне она представляется самой разумной. Порой это довольно противно, но я стараюсь смотреть на все философски и смеюсь над этой комедией, которая мне чаще всего кажется комической оперой – разумеется, иногда весьма злой, что мне очень неприятно. Кажется, мне на роду написано постоянно сталкиваться с ревностью».

Скорее всего, окружавшие ее дамы и господа были не так уж глупы, но проблема заключалась в том, что к своим двадцати четырем годам девушка еще не успела ни получить приличного образования, ни приступить к какой-либо практической деятельности. Единственными ее достижениями были статьи в Daily Sketch, препарированные редакцией под наблюдением представителей британских спецслужб в соответствии со стоявшими перед ними задачами, и начатые записи мемуаров, бо́льшую часть которых конфисковали у нее перед выездом из Англии те же спецслужбы. Однако ее фамилия и связи, появившиеся благодаря общению с кругом Тосканини, позволили ей найти кое-какой заработок, явно недостаточный для того образа жизни, который она вела, проживая в гостинице «Ансония». Она выступала с лекциями и писала статьи на случайные темы – например, о своих встречах в Англии с греческой актрисой Катиной Паксину, – брала уроки вокала у Герберта Янсена, у которого училась также будущая звезда Байройтских фестивалей Астрид Варнай. Знаменитый вагнеровский баритон регулярно выступал теперь в Метрополитен-опере и в театре Колон. Рождество 1941 года Фриделинда отмечала вместе с супругами Янсен и супругами Мельхиор. Она также познакомилась с бывавшими в гостях у Тосканини скрипачом Адольфом Бушем и пианистом Рудольфом Серкином, но самой важной для ее дальнейшей судьбы оказалась встреча с детьми Томаса Манна – сыном Клаусом и дочерьми Эрикой и Моникой. Рубенсовские формы Фриделинды произвели на Клауса впечатление; во всяком случае, он упомянул их в письме Эрике, отметив, что она похожа на жену австрийского драматурга Ведекинда Памелу, и добавив: «Иногда она говорит глупые и наглые вещи, но кое-что в ней, разумеется, просто очаровательно. Мне нравится многозначительный взгляд ее синих глаз». Однако идею женитьбы на внучке почитаемого в их семье композитора он решительно отверг: «Идея жениться на ней лежит на поверхности; если бы только, помимо принадлежности к прекрасному роду, в ней было для меня что-то еще!»

Моника Манн снимала комнату вместе с бежавшей из Австрии журналисткой, дочерью Памелы и Франка Ведекинда Кадидьей. После войны та опубликовала в еженедельнике Münchner Illustrierte хвалебную статью о Фриделинде с подзаголовком «Она спасла честь семьи Вагнер»; в статье говорилось, в частности, о том, что девушка пыталась и после войны «объяснить перепуганным американцам, что вину за зверства, творимые в концлагерях, нельзя возлагать на весь немецкий народ». Под спасением чести автор статьи подразумевала антифашистскую позицию Фриделинды, особенно ее выступления по радио во время трансляции на Европу из Метрополитен-оперы Лоэнгрина 17 января 1942 года и Тангейзера 14 февраля того же года, на следующий день после пятьдесят девятой годовщины смерти Рихарда Вагнера. Выступления Фриделинды и еще троих эмигрантов из Германии передавали в перерывах между действиями. Достоверно установлено, что тексты были написаны Эрикой Манн, а Фриделинда их только зачитала, внеся незначительные поправки. Свое второе выступление она начала с обращения: «Немецкие слушатели! Вам может показаться странным, что я отмечаю годовщину смерти своего деда во враждебной стране и обращаюсь к вам из Нью-Йорка. Но, поверьте, мне было нелегко покинуть Германию, и я уехала только после того, как стали очевидны преступные намерения сегодняшнего немецкого режима. Но и тогда я себя спрашивала, как бы поступил на моем месте мой дед Рихард Вагнер? Если бы он остался, разве он предоставил бы себя в распоряжение нацистам, разве он стал бы прикрывать их преступления своим именем, которое ношу также и я? Не может быть никакого сомнения: Рихард Вагнер, который любил свободу и справедливость даже больше музыки, не мог бы дышать в гитлеровской Германии. Поэтому мы прославляем великого немца, хотя наша страна находится в состоянии войны с Германией». Она также