Неуязвимый (в сокращении) - Фил Эшби

Я шел первым и в который раз жалел о том, что у меня нет оружия. Но, как выяснилось, мы не зря рискнули. Пройдя около полутора километров, мы вышли к вырубке. Не желая искушать судьбу сверх необходимого, я оставил тропу. Теперь мы шли по почве, покрытой высокой травой и молодыми деревцами, заваленной срубленными деревьями. Идти было трудно, но по крайней мере мы видели, куда идем. Нам удавалось заранее различать возможные позиции ОРФ и обходить их, оставаясь незамеченными. Слава богу, воины в ОРФ не из самых лучших — часовые сидели, покуривая, у костров, так что мы их замечали раньше, чем они нас.

Дальнейшие мои воспоминания несколько смазаны. Помню, что перестал потеть — во мне не осталось больше жидкости. Да и умственные способности наши ослабли — мозг каждого, утратив возможность регулировать температуру тела, буквально спекался.

Энди начал то и дело падать на землю. И все просил:

— Всего десять минут. Мне нужно отдохнуть.

Я подозревал, что если он ляжет, то встать уже не сумеет, и сказал ему:

— Вставай! Если останешься здесь, ты покойник. А поскольку мы тебя не бросим, то и сами станем покойниками, мне же умирать совсем не хочется, так что давай двигайся.

Мы поплелись дальше, но вскоре Энди снова свалился и вроде бы перестал реагировать на наши попытки поднять его. Пол опустился около него на колени, а после вдруг отпрыгнул:

— Энди, тут здоровенная змея, прямо у твоей головы.

Возможно, он блефовал, но если и так, идея была гениальная. Энди мигом вскочил на ноги.

У нас ушло четыре часа на то, чтобы дойти до места, в котором мы надеялись обнаружить реку. Каждый шаг давался нам с трудом. Я мог думать лишь об одном — о воде.

И вот мы достигли подобия большой канавы, по краям которой росли деревья. Это и была река. Пересохшая. Мы опустились на землю и сидели в молчании, каждый старался справиться с разочарованием. Я лег, смотрел на звезды, надеясь, возможно, что на меня снизойдет вдохновение.

И тут я услышал шум. Поначалу негромкий, он все усиливался и усиливался. Лягушки!

— Где лягушки, там и вода!

Я прикинул по компасу направление, и мы устремились к лягушкам. Однако едва мы сделали первые шаги, как лягушки, услышав нас, мгновенно умолкли. Если бы мы не остановились и не посидели какое-то время тихо, мы их и вовсе не услышали бы. Я доверился компасу и скоро — нате вам! — мы едва не влезли в большую, грязную лужу, служившую им домом.

Даже при лунном свете я разглядел водоросли, покрывавшие, точно пена, поверхность воды; от грязи и гниющих растений в воздухе стоял густой смрад. Однако привередничать не приходилось, и я решил, что если эта вода достаточно хороша для лягушек, значит, будет достаточно хороша и для нас.

У меня и у Пола были портативные фильтры для воды — мы очистили поверхность лужи от пены и начали перекачивать воду в бутылки. Ила в воде было столько, что мой фильтр скоро вышел из строя. Мы не только фильтровали воду, но и добавляли в нее, чтобы убить все вредоносное, капли йода и втрое больше обычного хлористых таблеток. То, что у нас получилось, напоминало на вкус скорее средство для чистки раковин, чем освежающее питье, однако дело свое оно сделало. В тогдашнем нашем обезвоженном состоянии выпить слишком много означало бы заболеть, поэтому мы просидели часа два, медленно глотая воду, пока у нас не раздулись желудки. Я боялся даже думать о том, какая живность поселится теперь в моем кишечнике, и надеялся только, что побочные эффекты появятся лишь после того, как мы доберемся до безопасного места. Мы также доели несколько остававшихся у нас корок хлеба, запивая их водой.

Чувствуя себя намного лучше, мы продолжили путь. В небе собирались тучи. Когда мы в Макени молились о полной темноте, то получили взамен яркий лунный свет. Теперь все было наоборот. Передвигаться во мраке, не спотыкаясь и не падая то и дело, стало невозможно.

Я шел с компасом в руке, останавливаясь через каждые пять шагов, чтобы проверить направление. Поскольку видимые ориентиры вроде луны или звезд отсутствовали, без компаса мы просто ходили бы по кругу.

Я настоял на строгом режиме. Час ходьбы, пять минут отдыха. Час ходьбы, пять минут отдыха. И так раз за разом. Идти было очень тяжело. Марш-бросок выдался в ту ночь не из самых приятных.

Обезвоживание организма было теперь не такой уж и большой проблемой, а вот усталость — была. К этому времени я уже неделю как толком не спал, и мой мозг начал выкидывать самые разные фокусы. Мне становилось все труднее отличать реальное от нереального. У других тоже начались галлюцинации, и приходилось прибегать к помощи товарищей, чтобы проверить, что реально, а что — нет. Если мы все четверо видели одну и ту же вещь, стало быть, она была реальна. Если ее видел лишь кто-то один либо двое, мы ее игнорировали.

Перед самым рассветом мы снова услышали лягушек и свернули к «реке», отыскивая для себя укрытие, которое располагалось бы в лесу, но поближе к воде. Сверившись с картой, мы обнаружили, что удалились от Макени на пятнадцать километров, это все еще составляло меньше четверти пути, который нам предстояло проделать. Вода в этой луже была омерзительной, и я гадал, не принесет ли она нам больше вреда, чем пользы. Впрочем, мы все равно пили ее. Момент этот представился мне подходящим для того, чтобы извлечь на свет припасенное для особого случая лакомство — банку фасоли, подаренную мне Анной на день рождения. Каждый из нас съел по горстке фасоли, а пустой банкой мы стали черпать воду.

Нам следовало еще раз оценить наши возможности. Я считал, что мы теперь находимся достаточно далеко от известных нам позиций повстанцев и можем вызвать вертолет. Все согласились со мной, и на рассвете я взялся за спутниковый телефон.

Я нажал на кнопку включения/выключения. Никакого результата. Нажал снова. То же самое. «Черт. Должно быть, батарейка. Как сказать об этом другим?»

Скорее всего, пока я продирался через заросли, телефон включился сам собой и батарейка села.

Без работающего телефона вызвать вертолет было невозможно. Мы все совершили ошибку, уверив себя в нашем успехе. Теперь, когда мы поняли, что никакого успеха не было, мы совсем пали духом. Две ночи форсированного марша увели нас меньше чем на четверть намеченного расстояния. Пол, улучив момент, сделал снимок. Мы даже не смогли заставить себя улыбнуться в объектив.

Должно быть, мы заснули, потому что я вдруг обнаружил, что прошло два часа, а на лицо мне падают капли дождя. Я снова чувствовал себя более или менее человеком. Я разбудил остальных, и мы посовещались. Спутники мои считали, что ночное продвижение слишком затруднительно и нужно подумать о дневных переходах. Я уступил им, и тут мне вдруг пришло в голову, что, если путь отнимет у нас слишком много времени, наше «безопасное прибежище» может перейти в руки повстанцев: по радио сообщали, что силы ОРФ продолжают приближаться к Фритауну.

Если передвигаться днем, придется изменить тактику. Мы согласились с тем, что надо будет рискнуть и попытаться заручиться помощью дружески настроенных гражданских. Почему бы не попробовать найти проводника, знающего тропы в джунглях и способного провести нас в обход деревень, о которых известно, что они контролируются ОРФ? План показался нам разумным, и мы тронулись в путь.

Вскоре мы достигли опушки леса и остановились. Мы увидели пару глинобитных хижин, старика, разжигающего костер. Понаблюдали за ним несколько минут. Больше вокруг никого не было. Мы поняли, что старик этот — крестьянин, да и годами он был слишком стар для повстанца.

Надев бейсболки с символикой ООН, мы приблизились к крестьянину. Повел он себя очень дружелюбно, однако, как я ни пытался с ним объясниться, понять меня старик не мог. Я обменял у него сигарету на небольшое количество воды и орехов, и мы направились к другому дому.

Там жил крестьянин с женой и детьми. Еще несколько сигарет перешли в его руки, я снова попробовал объясниться с ним знаками. Я читал ему с карты названия деревень. Если я знал, что деревню контролирует ОРФ, то показывал опущенный вниз большой палец и хмурился. Если же знал, что силами ОРФ деревня не контролируется, то поднимал большой палец вверх и улыбался. Вскоре крестьяне усвоили, что это означает. Я продолжал читать названия местных деревень, а они поднимали или опускали большие пальцы.

Ближайшая к нам свободная от повстанцев деревня называлась Йела. Один из сыновей крестьянина отвел нас в нее, и мы быстро поняли, что ОРФ в этой деревне должны ненавидеть: у некоторых ее жителей не хватало рук или ног, отрубленных повстанцами. Старейшина деревни разговаривал с нами через четырнадцатилетнего переводчика по имени Алусейн. Мы объяснили, что прибыли в Сьерра-Леоне, чтобы помочь народу этой страны, однако люди из ОРФ напали на нас и убили нескольких наших товарищей. Старейшина ответил, что гостеприимство — это неотъемлемая часть культуры Сьерра-Леоне, а поведение ОРФ огорчает его. Я спросил у старейшины, не найдется ли у них проводника, который довел бы нас до Мили-91, и Алусейн, переводчик, вызвался сделать это.