Охота на сопках Маньчжурии - Владислав Юрьевич Морозов

Soos een man, sal ons om jou val

Generaal De La Rey

Oor die Kakies wat lag

’n Handjie van ons teen ’n hele groot mag

En die kranse le hier teen ons rug

Hulle dink dis verby…

Ну и далее всё в том же духе. Да, да, не смейтесь, ребята. Я понимаю, что песня, которую родившийся в 1978 году в ЮАР Луи Пеплер, больше известный почтеннейшей публике как Бок ван Блерк, спел аж в 2006 году, не слишком-то подходит для реалий Англо-бурской войны, хотя от её текста, помнится, всё-таки слегка зассало правительство паразитирующих на руинах свергнутого режима апартеида чёрных нуворишей – сочли за призыв к восстанию, но быстро охолонули.

Однако не петь же мне было в тысяча первый раз про Трансвааль, который горит в огне, и сидящего под деревом раскидистым печального бура? Разумеется, в процессе «исполнения» я ужасно переврал не только мелодию, но и слова, поскольку бурский язык, больше известный как африкаанс, – это вообще не подарок, во всех смыслах, а я эту песню помнил исключительно на слух, хотя глазами текст тоже, было дело, читал. Но подозреваю, что слушателям вполне хватило даже такого корявого исполнения, поскольку получилось вполне себе жалостливо и в меру непонятно.

По-моему, все присутствующие были прямо-таки в ахере от моей «антихудожественной самодеятельности».

– Это на каком же таком языке? – поинтересовался заметно потрясённый и, кажется, малость протрезвевший (возможно, непонятный язык навёл его на мысли о «белочке») Брдыч-Муранский.

– На африкаанс, – охотно пояснил я.

– А что, разве у буров свой язык? – заметно удивился слегка пьяный подпоручик Пауксон, явно плохо учившийся в гимназии.

– А вы не знали? – притворно удивился я в ответ.

– А про что эта песня, господин Рейфорт? – захлопала длинными ресницами младшая интендантская дочь Екатерина Ростиславовна.

Я начал объяснять барышне, а заодно и всем присутствующим, что генерал Коос Де ла Рей для буров примерно то же самое, что для нас был Михаил Илларионович Кутузов в 1812 году. Ну а по тексту – дескать, враги сожгли наши дома и сгубили наши семьи, куда теперь пойти бурам, кому нести свою печаль… Тут, как-то рывком поняв, что это немного не из той оперы (за ван Блерком вдруг явственно замаячил Михаил Васильевич Исаковский на пару с Матвеем Исааковичем Блантером, и это при том, что пьян я не был, всего лишь прикидывался!) и дальше неизбежно возникнут перекрёсток двух дорог и травой заросший бугорок с горькой бутылкой на гробовом камне, я закончил свой примерный перевод так: «Мы сидим на горе, все в грязи и крови, вокруг англичане в хаки, генерал Да ла Рей, Лев Западного Трансвааля, приди и возглавь нас, мы сплотимся вокруг тебя и сколько раз увидим англичан, столько раз и убьём…»

В этом месте я чуть не прикусил язык, осознав, что меня опять занесло куда-то не туда, а именно в сторону фронтовой лирики Константина Симонова, и я предпочёл замолчать, едва не сказав в финале «в общем, все умерли» и мысленно заржав по этому поводу.

Но, так или иначе, подобный «перевод», кажется, устроил всех, дамочки и барышни сочувственно пригорюнились, а господа офицеры опрокинули по новой рюмке.

Куда хуже было то, что меня попросили спеть ещё. А поскольку насчёт того, когда и что именно начали петь, в моём образовании имелись кое-какие пробелы, я допустил ряд досадных оплошностей. Допустим, пара романсов на слова Дениса Давыдова (запомнил из кино с Андреем Ростоцким – что-то там про трепетание, воздух для дыхания и прочее) или «Дорогой длинною» тут были к месту, а вот с исполнением окуджавовских «Господа юнкера» я явно дал маху (начал петь раньше, чем сообразил, что это вообще-то 1970-е!), хотя и успел невзначай изменить в строчке «на германской войне только пушки в цене» «германской» на «японской». Когда меня потом с заметным удивлением спросили, откуда эта песня и чьи слова, я сказал, что не знаю чьи, а услышал я эту песню на одном вечере в Санкт-Петербурге. Слава богу, что не успело дойти до разных там казачьих песен от самого известного питерского еврея со «Скорой помощи» – из-за недостатка в голове подходящих текстов уже прямо-таки вертелись на языке все эти «не буди казака, ваше благородие», «только шашка казаку во степи подруга» и прочее. Ей-богу, я бы точно затрахался объяснять людям из начала прошлого века, кто такой Александр Розенбаум и зачем он нужен…

Дальше, к моей несказанной радости, гитара перешла к другому исполнителю песен ртом, прапорщику Грекову, который мало того что выглядел красавчиком (так и просился на афишу с надписью «Известный исполнитель русских народных романсов» или что-то вроде того), так ещё и играть умел, да и слухом с голосом обделён явно не был. Ну а репертуар у него был куда более привычный для здешних обывателей.

Вечерело. Прислуга зажгла керосиновые лампы, и стало романтичненько. По моему впечатлению, изрядная часть господ офицеров надралась в зюзю. Что было странно, учитывая относительно небольшое количество выпитого за столом. По меркам из моего времени, когда частенько нажирались до памороков с последующим расстройством «оперативной памяти», причём крайне непонятным пойлом мутного происхождения, – считай, почти ничего. А ещё говорят – гусары пить умели. Хотя вокруг меня были сплошь представители совсем иных войск, и разной там лёгкой кавалерией здесь и не пахло…

Большинство господ офицеров предпочло сесть поудобнее и слушать, как Греков с дамами и барышнями поёт под умелый перебор гитарных струн про то, как «динь-динь-динь, колокольчик звенит». Я почему-то сразу вспомнил фильм «Про уродов и людей» и слегка заскучал. В этот момент я заметил, как лейтенант Зиновьев в компании Брдыча-Муранского, взяв по сигаре из пожертвованной мною коробки, направляются к выходу. Поскольку специальной курительной комнаты в доме интенданта Талдытова предусмотрено не было (до такого уровня комфорта он всё-таки не дотягивал), они явно нацелились на дегустацию «гаван» где-нибудь на свежем воздухе. Я, хоть и не курящий, потянулся за ними – не дай бог опять начнутся расспросы про африканскую жизнь и прочий Трансвааль с Оранжевой Республикой…

Оба «заядлых курильщика» не пошли особо далеко, предпочтя залипнуть на перилах интендантского крыльца, где долго и неумело прикуривали эти самые «табачные изделия». Слава богу, хоть кончики сигар отрезать ума хватило…

Затянувшись, Брдыч-Муранский закашлялся, то ли спьяну, то ли с непривычки. Зиновьев сочувственно захихикал. Как я успел понять (а они называли друг друга на «ты» и по имени), оба офицера были как минимум давними партнёрами по картёжной игре и оттого вели себя