Николай Вавилов - Владимир Георгиевич Шайкин

обретать реальные очертания. В письме к своему другу, саратовскому профессору П. П. Подъяпольскому от 18 марта 1921 года писал: «Хлопот — миллионы. Воюем с холодом в помещении, за мебель, за квартиры, за продовольствие. Попали действительно на Петроградский фронт… Должен сознаться, что малость трудновато налаживать новую лабораторию, опытную станцию и устраивать 60 человек персонала (вместе с питерскими). Набираюсь терпения и настойчивости. Недели три пройдут в устроении, а там — посев. Надо доставать лошадей, орудия, рабочих…

Первую вступительную лекцию (в Петроградском сельскохозяйственном институте. — В. Ш.) собираюсь читать на тему «Пределы земледелия и пределы селекции»…

Только бы наладить тут работу. Наладить ее много трудней, чем в Саратове. Жизнь здесь все-таки много трудней, в особенности теперь».

И в конце сообщал новый адрес Отдела: Петроград, Большая Морская, д. 44.

Как-то неожиданно быстро Вавилову удалось склонить ученый комитет при Наркомземе и в особенности его председателя Владимира Ивановича Ковалевского, чтобы он вынес решение передать Отделу одно из зданий бывшего Министерства земледелия и государственных имуществ — так называемый Дом министра — настоящий питерский дворец! Сам же сельскохозяйственный ученый комитет с его почвоведческим, агротехническим и другими отделами и институтами располагался в подобном же дворце, но по другую сторону Исаакиевской площади. Конечно, такое отношение к Отделу было заслужено еще Р. Э. Регелем. И вот теперь предстояло в этот дворец перебраться. В ожидании транспорта упаковывали фляксбергеровские гроссбухи и амбарные книги Мальцева. Сам Александр Иванович еще весной семнадцатого года уехал на посевную в Каменную Степь под Воронеж, на опытную станцию Отдела, да так там и остался, только телеграммы присылал при смене фронтов, что, мол, пока жив и станция еще живет. Фляксбергера голод и холод угнали к родным в Курскую губернию. Особой заботы требовало научное наследие самого Регеля: прежде всего, ценнейшая его коллекция ячменей, архив, а также уникальная личная библиотека, переданная некогда Бюро прикладной ботаники и селекции, затем Отделу, и лабораторное оборудование.

Все шесть десятков сотрудников весьма удобно разместились в здании, где могли бы работать и две сотни человек. Вавилов был прозорлив: скоро и во дворце стало тесновато. Некоторые лаборатории пришлось размещать в Детском Селе, где создавалась опытная база.

«Наконец получили усадьбу вел. кн. Бориса Владимировича во владение и начали переезжать в нее, — сообщал Николай Иванович А. Ю. Тупиковой в 1922 году. — Таким образом, Отдел имеет свою опытную станцию. Еще много впереди ремонта, много хлопот…»

Вавилов обследовал ближайшие окрестности бывшей царской столицы государства. Отделу передали великокняжеский особняк, а также цветочные галереи и оранжереи, бывшие гвардейские казармы, в которых разместились научные сотрудники Отдела. Заброшенные земельные участки с хорошо окультуренной и плодородной огородной или садовой почвой быстро привели в порядок и подготовили для немедленной постановки опытов и сортоиспытаний. В бывших дворцовых оранжереях и в оранжереях Фрейндлиха в Детском Селе нашли свыше десяти тысяч глиняных горшочков — в них посеяли самые разнообразные культуры, в том числе африканские ячмени и овсы, полторы тысячи образцов пшеницы.

Средств на освоение земли в бывшей усадьбе великого князя не было, в самих зданиях 340 радиаторов водяного отопления лопнули. И все же к новому, 1923 году в основной дом въехали физиологическая, химическая и генетическая лаборатории. Здесь же разместились библиотека и кабинеты.

Больше всего в этот период Вавилова вдохновляет то, что он встал во главе такого научного учреждения, которое при надлежащем расширении вполне способно развернуть задуманный им всепланетный «зеленый поиск», чтобы «привести в порядок земной шар». И экспериментальную базу для этого можно создать совершенно заново. Об этом он сообщает Елене Ивановне — Леночке с восторгом: «В Царском Селе нашлось все, о чем только мог мечтать. Чудесный дом для генетического института, оранжереи, кругом лес, дворцы, самое здоровое место по климату, удобное сообщение с Петроградом, все полно Пушкиным, и — подумай только! — в одном из домиков нашей селекционной станции жил Пушкин…»

Два других великокняжеских строения — конюшня и каретная мастерская — после основательной перестройки и капитального ремонта были отведены под жилье для сотрудников станции и в первую очередь ее директора — Виктора Евграфовича Писарева. Закончив Петровскую сельхозакадемию, он довольно долго работал под Иркутском, на Тулунской опытной селекционной станции, вывел там несколько скороспелых сортов яровой пшеницы и ячменя, а также гороха. Поэтому Вавилов пригласил его возглавить работу на вновь организуемой станции, которая должна была стать не только генетической и сортоиспытательной лабораторией Отдела, но и селекционным центром северной зоны европейской части России.

И Вавилов снова садится за письмо Елене Ивановне — Леночке Барулиной: «…Мне кажется, что, несмотря на склонность к увлечению, к порывистости, я все же очень постоянен и тверд. Я слишком серьезно понимаю любовь. Я действительно глубоко верю в науку, — в ней цель и жизнь… Саму науку я представляю широко, может быть, даже слишком широко (слишком большая широта может привести и к ненауке), малое хочется соединять с великим, в этом смысл малого и его интересы, и для этого за малое в науке можно отдать жизнь. Я никогда не боялся, и ничто не убедит в узости нашей научной работы. Жизнь также влечет, и в этом у нас не будет расхождений… Требование к уюту невелико, я, правда, не привык все делать сам, хотя и умею, если это совершенно необходимо. И в этом у нас не будет разногласия — в этом я убежден. Жизнь должна быть и внешне и внутренне красива. И ты это разделяешь. Поэтому-то, мне кажется, и союз наш будет крепким и прочным… Вот, Леночка, то, что хочется сразу ответить тебе. Может быть, это неубедительно, недостаточно, но ты это скажешь… Вчера было рождение — 33 года».

Так уж выходило: объяснялся в любви женщине, а одновременно признавался и в любви к науке — они оказались неразделимы.

Жена Екатерина, разумеется, предчувствовала неминуемость разрыва, однако до этого было еще далеко… Николай Иванович уговорил ее переехать с сыном в Москву, к своей матери. Наезжая по делам службы в столицу, не упускал случая побыть с сыном, которого очень любил. А с женой установились неожиданно добрые, спокойные отношения. Может, потому, что оба теперь прекрасно понимали: настоящей любви так и не случилось. Не было и единых интересов. Так о чем спорить, какие выяснять отношения? И так все понятно. И друзьями остаться не возбраняется.

С Еленой Ивановной все иначе, и уже оба знают — они не расстанутся до конца дней своих. Долго еще не решалась она «переступить», считая, что разбивать семью с ребенком не то что непорядочно, а грех непростительный. И