Старый грубый крест - Терри Биссон

Карл вёл пикап прямо по фервею, не обращая внимания на сердитые крики и проклятия игроков в гольф. Грин был похож на луну. Карл сердито отвинтил форсунки и фитинги и бросил их в кузов пикапа, но оставил трубы под землёй; они не стоили тех усилий, которые потребовались бы, чтобы вытащить их, по крайней мере, для одного человека, работающего в одиночку. У меня слишком кружилась голова, чтобы делать что-то большее, чем просто смотреть.

— С каждой весной становится всё хуже, — пробормотал Карл, перепрыгивая через последний фервей, через канаву и выезжая на окружную дорогу.

— Ты в порядке? Мне съехать на обочину?

Я засунула два пальца в рот, но не помогло.

***

В пятницу я едва могла встать. Моя некогда смуглая кожа выглядела бледной, отражаясь в окнах оранжереи. Карл постукивал по стеклу ключом от грузовика. Было уже десять часов.

— Код Восемь, Гейл! — сказал он. — Я завожу грузовик.

Это были Барберы.

— Я не смог понять, что она говорила, — сказал Карл, выруливая на дорогу. Он дал мне аварийную мигалку, чтобы я подключила её и установила на приборной панели. — Но видимо, всё очень плохо. Чёрт возьми, она кричала.

Был ясный, суровый весенний день; небо было жестоко-голубым. Трасса номер один была забита, и Карл включил сирену, а также свет. Он ехал по обочине, одним колесом по асфальту, а другим по выкрашенным в зелёный цвет камням.

К тому времени, как мы добрались до Висперинг Вудс, я поняла, что было уже слишком поздно.

Соседи стояли по краям переднего двора Барберов, наблюдая, как трава становится жёлтой, затем жёлто-зелёной, затем снова жёлтой, мерцая, как алкогольный огонь, тошнотворными волнами. Послышался слабый треск и слабый запах умирания.

— Звук, словно хлопья заливают молоком! — сказал один из детей.

Карл опустился на колени, вырвал пучок травы и понюхал корни; затем он понюхал воздух и посмотрел на меня, как будто впервые.

— Код Десять, — сказал он странно ровным голосом. Разве мы оба не знали, что этот день должен был наступить?

— Осторожно! — крикнул один из соседей. — Возвращайтесь!

Коричневый цвет по краям двора начал темнеть и распространяться внутрь. Треск становился всё громче, когда он приближался ко всё ещё зелёному центру; он чуть затих, затем снова усилился, и каждая волна делала жёлто-зелёную траву немного бледнее. Затем трава вся сразу потемнела, как будто закрылся глаз, и наступила тишина. Я почувствовала, что у меня подкашиваются колени, и прислонилась спиной к грузовику.

— Ещё не слишком поздно, правда, Карл? — спросил мистер Барбер, подходя к концу аллеи. Его жена последовала за ним, шмыгая носом от страха, стараясь ступать по центру дорожки, подальше от мёртвой земли. Слабый запах смерти сменился мерзким, влажным, отвратительным уродливым зловонием, словно разверзлась какая-то огромная могила.

— Что это за запах? — спросил сосед.

— Эй, мистер, ваш парень падает, — сказал один из детей, дёргая Карла за рукав. — И у него слетела шляпа.

— Она не парень, — сказал Карл. — И её зовут Гея.

Я никогда раньше не слышала, как он правильно произносил моё имя.

— Что это за запах? — спросила ещё одна соседка. Она принюхивалась не к газону, а к ветру, продолжительному ветру, дующему по всему миру.

— Мне жаль, — сказал Карл Барберам. Он подбежал и попытался поднять меня, но я была уже была на пути в мир иной.

— Уже слишком поздно, так ведь, Карл? — спросил мистер Барбер, и Карл, кивнув, заплакал, я бы тоже заплакала, если бы ещё могла.

Послание

Голос в трубке был отчётливым, хотя и слабым:

— Наш вызов прошёл.

— Я выезжаю.

Хотя я многие годы ждал, работал и мечтал об этом, даже когда были другие проекты, мне всё равно было трудно поверить. И ещё труднее объяснить Джанет.

— Звонила Бет, — сказал я.

— И ты уезжаешь, — утверждение, не вопрос.

— Мы оба знали, что это может случиться.

— Можешь не возвращаться.

— Джанет…

Но она уже перевернулась на другой бок и притворилась спящей. Я почти слышал, как рвётся ткань: шов восьмилетнего брака, который держал нас вместе от маленьких колледжей на Среднем Западе до центров океанологических исследований и долгих зим в Вудс-Хоул.

Начав рваться, его было не остановить. Я взял такси до аэропорта.

Перелёт в Сан-Диего тянулся бесконечно. Как только я сошёл с самолёта, я позвонил Дагу в Flying Fish.

— Помнишь, ты сказал, что бросил бы всё, чтобы отвезти меня на остров, если бы то, над чем мы работали, получилось?

— Встретимся в ангаре, — сказал он.

Древняя «Сессна» Дага уже прогревалась, когда я добрался туда. Я принёс два кофе, чёрный для него. Мы поднялись в воздух и направились на запад над Пойнт-Лома, прежде чем заговорили.

— Итак, рыба наконец-то отзвонилась, — сказал он.

— Дельфины — не рыбы, и ты это знаешь, — поправил я.

— Я имел в виду не их, я говорил о Леонарде. Он так много времени проводит под водой, что у него должны были бы вырасти жабры.

Даг летал на остров два раза в месяц, чтобы доставить припасы моим партнёрам. Когда материк позади нас превратился в размытое пятно, я подумал о годах исследований, которые привели нас к этому отдалённому тихоокеанскому форпосту.

Наше финансирование было прекращено военно-морским флотом, когда мы отказались разрешить им использовать наши данные для военных целей. Оно было прервано Стэнфордом, когда мы отказались публиковать наши предварительные результаты. Грант за грантом опадали, как листья; как и мой брак, который, как я теперь видел, был всего лишь ещё одним листом, упавшим на землю. Джанет и я шли в разных направлениях в течение нескольких лет, с тех пор как я отказался от должности, чтобы продолжить дело своей жизни.

Проект.

— Вот он, док.

Остров был одолжен нам Алехандро Мартинесом, миллионером, сделавшим состояние на нитратных удобрениях сейчас находившемся на смертном одре в Мехико. Это была каменная капля длиной в милю, на одном конце которой обитали тюлени, а на другом стояли серые (цвета дельфинов, как я впервые понял) стеклопластиковые модули Проекта.

Даг вывел маленькую 172-ю «Сессну» прямо на короткую полосу, проложенную бульдозером на склоне холма. Я всегда удивлялся тому, как он справляется с туманом или