История тела сквозь века - Жаринов Евгений Викторович

Левая кисть Давида превращается в зеркальное отражение божьей десницы, то есть происходит подмена левого на правое, а за фасадом христианства угадывается языческая античность.

Микеланджело. Сотворение Адама. 1512

Стоящему на высоких шатких лесах Микеланджело пришлось изрядно потрудиться над теми частями глыбы, к которым нельзя было прикасаться резцом, чтобы не нарушить пропорции будущего Давида. Эти части можно было обработать только полировкой. Он трудился над Давидом в одиночку, без подмастерьев, и днем, и ночью, и под палящими лучами летнего солнца, и в пронизывающий до костей зимний холод (работа шла под открытым небом). Это был каторжный труд. Работа заняла 2 года, но еще в течение 4 месяцев Микеланджело полировал статую, придавая ей завершенный и совершенный вид.

По одной из легенд, закончив работу, он водрузил на голову Давида лавровый венок из начищенной меди. Это было не просто украшение – таким образом Микеланджело подчеркнул духовную связь своей статуи с античными традициями скульптуры. Да и за образец Микеланджело выбрал не столько библейского героя, а надо помнить, что из рода Давидова произошел и сам Христос, сколько античного бога Гермеса. Это был тот самый Гермес, или Гермес Трисмегист, считавшийся автором первого алхимического трактата «Изумрудная скрижаль». Возрождение почти все без малейшего исключения было увлечено герметическими науками (название происходит от имени Гермес) и, в частности, алхимией.

В отличие от Средневековья, эпоха Ренессанса не будет слепо принимать все на веру. Ренессанс начнет изучать Природу, и тело здесь сыграет очень важную роль. В этом видели влияние античного искусства, но между Ренессансом и Античностью пролегала целая пропасть. Под скульптурностью возрожденческого мышления лежал не античный вещевизм, а антропоцентризм и стихийно утверждающая себя индивидуальная человеческая личность.

Гюстав Доре. Трапеза Гаргантюа. XIX век

В гротескной форме это увлечение телесным наиболее ярко даст знать о себе в творчестве Франсуа Рабле.

Огромную роль у Рабле играют мотивы разинутого рта, глотания, сосания, обжорства, пищеварения и вообще животного акта еды, пьянства, чрезмерного роста тел, их совокупления и беременности, разверзшегося лона, физиологических актов отправления. Героями отдельных эпизодов романа прямо являются кишки, требуха, колбасы и т. д. Так, образ жаркого на вертеле является ведущим в турецком эпизоде Пантагрюэля, пиром и обжорством кончаются вообще все многочисленные войны Гаргантюа и Пантагрюэля. Из разверзшегося лона рожающей матери Пантагрюэля выезжает обоз с солеными закусками.

Вторая книга начинается эпизодом убоя скота и обжорства беременной матери Гаргантюа Гаргамеллы, которая объелась кишками, в результате чего у нее самой выпала прямая кишка и ребенок, вылезший через ухо, сразу же заорал на весь мир: «Лакать! Лакать! Лакать!» В четвертой книге дается прославление Гастера (желудка), превозносимого как изобретатель и творец всей человеческой культуры. Рассказывая о происхождении рода гигантов, потомком которых является Пантагрюэль, Рабле изображает чудовищно громадные горбы, носы, уши, зубы, волосы, ноги, невероятной величины половые члены (своим фаллосом они могут шесть раз обернуться вокруг своего тела) и т. п. В первой книге много страниц занимает перечень подтирок, которыми пользовался Гаргантюа, и их сравнительные оценки, причем в качестве подтирок здесь выступают бархатные полумаски, шейные платки, шляпы, наушники, чепцы, простыни, одеяла, подушки, занавески, туфли, сумки, куры, петухи, цыплята, зайцы, голуби, кошки, розы, репа, укроп, анис, ботва разных растений и пр. и пр. Исключительное место занимают испражнения. Так, в конце четвертой книги Панург, наложивший от страха в штаны и затем оправившийся, дает 15 синонимов кала.

Большую роль у Рабле играют также забрасывание калом, обливание мочой и потопление в моче. Гаргантюа обливает своей мочой надоевших ему любопытных парижан, которые тонут в количестве 260 418 человек; Пантагрюэль затопляет мочой лагерь Анарха; кобыла Гаргантюа также затопляет в своей моче войско врага.

Одной парижской даме, не ответившей ему взаимностью, Панург подсыпает в платье размельченные половые органы суки, в результате чего за этой дамой шли 600 014 собак и мочились на нее. Находят свое место и другие выделения – слюна, рвота, пот и т. д. Недаром Гюго говорил, что у Рабле «весь человек становится экскрементом».

Брюхо, утроба, кишки, зад, детородные органы упоминаются и описываются здесь в огромном количестве со всеми возможными подробностями и преувеличениями, с неимоверным смакованием и упоением. Зад у Рабле – это «обратное лицо или лицо наизнанку». «Сивилла задирает юбки и показывает места, куда все уходит и откуда все происходит». В книге дается 303 эпитета для характеристик и мужского полового органа в хорошем и дурном состоянии, из которых 153 положительных и 150 отрицательных, причем Панург и брат Жан обмениваются ими в форме акафиста.

Для пущей убедительности приведем отрывок, взятый из романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».

Отдохнув несколько дней, Гаргантюа пошел осматривать город, и все глазели на него с великим изумлением: должно заметить, что в Париже живут такие олухи, тупицы и зеваки, что любой фигляр, торговец реликвиями, мул с бубенцами или же уличный музыкант соберут здесь больше народа, нежели хороший проповедник.

И так неотступно они его преследовали, что он вынужден был усесться на башни собора Богоматери. Посиживая на башнях и видя, сколько внизу собралось народа, он объявил во всеуслышание:

– Должно полагать, эти протобестии ждут, чтобы я уплатил им за въезд и за прием. Добро! С кем угодно готов держать пари, что я их сейчас попотчую вином, но только для смеха.

С этими словами он, посмеиваясь, отстегнул свой несравненный гульфик, извлек оттуда нечто и столь обильно оросил собравшихся, что двести шестьдесят тысяч четыреста восемнадцать человек утонули, не считая женщин и детей.

Лишь немногим благодаря проворству ног удалось спастись от наводнения; когда же они очутились в верхней части Университетского квартала, то, обливаясь потом, откашливаясь, отплевываясь, отдуваясь, начали клясться и божиться, иные – в гневе, иные – со смехом:

– Клянусь язвами исподними, истинный рог, отсохни у меня что хочешь, клянусь раками, клянусь чревом святого Кене, ей-же-ей, клянусь святым Фиакром Брийским, святым Треньяном, свидетель мне – святой Тибо, клянусь Господней Пасхой, клянусь Рождеством, пусть меня черт возьмет, клянусь святой Сосиской, святым Хродегангом, которого побили печеными яблоками, святым апостолом Препохабием, святым Удом, святой угодницей Милашкой, ну и окатил же он нас, ну и пари ж он придумал для смеха!

Так с тех пор и назвали этот город – Париж, а прежде, как утверждает в кн. IV Страбон, он назывался Левкецией, что по-гречески означает Белянка, по причине особой белизны бедер у местных дам.

А вот как Гаргантюа поглощает паломников, и те оказываются у него в глотке:

Тут он подцепил посох, поднял вместе с ним паломника и скушал его за мое почтение; потом запил это чудовищным глотком пино и вместе со всеми стал ждать ужина.

Будучи препровождены таким порядком в рот, паломники приложили все усилия, чтобы не попасть под жернова его зубов, и уже начали думать, что их заточили в какое-то глубокое подземелье; когда же Гаргантюа как следует отхлебнул, им показалось, что они сейчас утонут у него во рту, и точно: поток вина чуть было не унес их в пучину его желудка; однако, опираясь на посохи и перепрыгивая с места на место, ни дать ни взять – паломники, идущие на поклонение св. Михаилу, они наконец выбрались из подземелья и уже достигли зубов. К несчастью, один из них, на всякий случай ощупывая посохом дорогу, ткнул им в дупло одного зуба и, задев челюстной нерв, причинил Гаргантюа столь сильную боль, что тот, невзвидев света, завопил. Чтобы успокоить боль, Гаргантюа велел подать ему зубочистку и, приблизившись к ореховому дереву, мигом выковырял господ паломников. Одного вытащил за ноги, другого за плечи, третьего за суму, четвертого за кошель, пятого за перевязь, а того беднягу, которого угораздило долбануть его посохом, зацепил за гульфик; как бы там ни было, для Гаргантюа это вышло к лучшему, ибо паломник проткнул ему гнойный мешочек, мучивший его с той самой поры, как они миновали Ансени.

Выковырянные паломники что было духу пустились бежать через виноградник, а боль у Гаргантюа мгновенно утихла.