Потому что я – отец - Михаил Калинин

Кошмар нас ждал, когда мы вернулись. Около дома стояла уничтоженная отцовская «Волга». Его гордость и страсть. Вечно наполированная и любимая.

Стекла выбиты, сиденья вспороты, на корпусе куча вмятин и надпись зелёной краской «Говно» на капоте. Даже безобидную ёлочку – ароматизатор, которым украшал свою машину каждый уважающий себя советский водитель, – сорвали и бросили на сиденье. Громадный кожаный чемодан выпал из рук отца. Он стоял молча минут пять. Я увидел слёзы в его глазах. Две или три капли второпях пробежали по щекам. Больше никогда при мне он не плакал. Мама не решалась заговорить.

Отец ничего не сказал. В гробовой тишине мы зашли в квартиру. Он открыл чемодан, разложил вещи, побрился и лёг спать. Эта утрата, если не убила его, то тяжело ранила. Моей мечте не суждено сбыться.

– Если кинуть в последний день монетку в море, то обязательно вернёшься. Или можешь загадать желание, и оно сбудется.

– Папа, я лучше желание загадаю.

– Только не говори никому.

– А ты уверен, что сбудется?

– Конечно, я сам пробовал.

Не знаю, что там назагадывал себе отец, когда пробовал. Я попросил Чёрное море, чтобы папа всегда оставался таким же весёлым, как на протяжении последних недель.

В ту ночь он оплакивал свою «Волгу», а я желание.

И действительно, отец снова погрузился в свою обычную задумчивость. Таким он и оставался всё время, что я жил с родителями. Позже у него появилась другая «Волга». Он так же пёкся о её состоянии, но не любил.

* * *

Помню первую серьёзную уличную драку. Красное на белом всегда смотрится сильно, особенно если это собственная кровь на снегу.

Я лежал на боку, стонал и спрашивал неизвестно кого: «И это всё?!» Думал, что умираю. Никакого страха, только тоска с вялой ноткой удивления: неужели моя жизнь закончится так рано, и я даже не доживу до четырнадцати. Раны оказались тяжёлыми, но ещё опаснее отключиться на морозе и не проснуться. Наверное, я много времени провёл в полудрёме. Никакой борьбы за жизнь, доверился судьбе.

Мать рыдала, сидя на краешке больничной койки. Отец молча метался по палате, наконец остановился и посмотрел строго:

– Сколько их было?

– Двое.

– Как можно позволить так себя отмудохать?

– Отец, мне бутылкой по башне прилетело.

– Если убежать не получилось, нашёл бы тоже что-нибудь.

– Под руку ничего не попалось.

– Когда тебя убивают, надо цепляться за жизнь.

– Ты издеваешься, что ли?

– Тот, кто хочет жить, выживает. А тебе повезло!

– Спасибо за поддержку, папа.

– Заруби себе на носу: в драку не лезь. Но если пришлось, не дерись, а бейся. Это твоя война. Пленных брать не надо. Ясно?

– Ясно, ясно.

– Да и ещё: если выкарабкаешься, это не должно им сойти с рук.

– Милиция искать не будет.

– А я разве что-то сказал про милицию? Её никто не бил. Вызов брошен тебе.

Иногда этот сдержанный, сухой человек меня пугал. Он не говорил лишнее. За его словами стояли пережитые события, как когда-то за каждой монетой золото.

Почему отец не произносил, а вырубал отрывистыми репликами из бесформенной массы жизненного опыта свои правила? О девчонках можно болтать, о машинах трепаться. Когда солдат говорит молодому о драке, только лаконичность и концентрат смысла. Слова должны впечататься в сознание. Их не надо учить или вспоминать, в решающий момент они проявляются, как водяные знаки, и дают команду телу броситься в атаку подобно льву или в особых случаях бежать прочь с невиданной скоростью.

Эх, отец. Ты всегда переживал, усвоил ли я урок. Сделал, как ты сказал. Выписался, восстановился, набрал форму, выследил их по одному и в течение пары недель отправил обоих в больницу. Ничего тебе не сказал. Ты бы всё равно промолчал в ответ. Или удостоил бы меня незаметным кивком.

Ты никогда не поймёшь, почему твоему внуку я не привил «око за око» в твоей радикальной трактовке. Жестокость порождает жестокость. Я хочу, чтобы сын мог защитить мать, свою семью и себя. Этого достаточно. Главная цель солдата – не война. Оборона! Тебе ли не знать?

* * *

До перестройки мы жили хорошо – военные не жаловались. Но началось, как говорил отец, проклятое время, его выдержали не все. Армия разрушена, офицеры стрелялись, бросали своё дело. Оставшиеся пытались найти себя в новой реальности.

Папа быстро сориентировался. Он не стеснялся высокого звания и бомбил по вечерам. Брался за любую работу, в его золотых руках нуждались многие. Он чинил попадавшуюся на глаза любую технику и часто пропадал в чужих квартирах, пытаясь воплотить в жизнь мечты поднимающихся людей о хорошем ремонте.

«Cын, я не требую, чтобы ты умело управлялся с молотком или плоскогубцами. Но благодаря этому ты всегда сможешь прокормить семью. Второе, что тебе может помочь, – баранка. Держи её крепко, довези человека из точки А в точку Б, без бензина и еды не останешься».

Он брал меня с собой на объекты и в дорогу. Мама сначала сопротивлялась, но она часто вкалывала в вечернюю смену на заводе, оставлять меня одного дома не хотела, и тогда они договорились, что, если она в вечер, а у меня нет тренировки по боксу, я иду с отцом.

После разъездов папа всегда обучал меня вождению. В тринадцать лет я уверенно управлялся с его «Волгой» и неплохо разбирался в её устройстве. Мы катались на пустыре. Я маневрировал вокруг бутылок, тренировал развороты. Требовательный отец редко хвалил и очень дотошно разъяснял сложные дорожные ситуации, в которые мы иногда попадали, когда он подвозил людей.

Я часто смотрел, как он ловко орудует инструментами, кладёт плитку, клеит обои, возится с электрикой. Очень быстро поднаторел сам, поэтому вскоре во время домашнего ремонта работал с ним на равных. Но на объектах отец мне позволял что-то делать в одиночку лишь иногда:

– Я тебя научу всему, что умею сам, но наши тренировки не должны сказаться на результате, за который человек платит деньги.

Иногда я ошибался. Отец не кричал, не бил меня. Но его свирепого взгляда достаточно для самого сурового наказания.

– Ты должен сделать всё, чтобы не просто избежать ошибку, а исключить её возможность.

Он всё показывал своим примером. Бесконечно отмерял, перепроверял. Но если он сделал, можно быть уверенным в аккуратности и точности. Поэтому люди к нему и обращались.

Однажды он сдавал работу высоченному мужчине с громким, поставленным голосом. Они отошли в самый дальний угол квартиры, отец явно не хотел, чтобы я слышал разговоры о деньгах, но от такого ора