Потому что я – отец - Михаил Калинин

более приятное времяпровождение, чем уроки, грош – цена твоим словам. И останешься ты ни с чем.

– Ты закончил?

– Да.

– Тогда я пошёл доказывать.

Хлопнул кухонной дверью, а через секунду и дверью своей комнаты. Снова заревела музыка. Из этой злости что-то может получиться.

* * *

Снова супруга у окна с мольбертом. Я видел уже десятки попыток нарисовать этот неказистый пейзаж: кирпичная точка напротив, типовая детская площадка, вдали широкий проспект, за которым начинается парк. Однажды я не выдержал:

– Почему ты рисуешь одно и то же?

– В смысле…

– Как? Что значит «в смысле»? Я же много раз видел, как ты стоишь у окна и…

– Но ведь это не одно и то же.

– Как это? Ларёк у автобусной остановки поставили, и возникла новая перспектива?

Недовольно вздыхает. Её отвлекли от дела. Выходит из комнаты, в ванной журчит вода. Возвращается с полотенцем, тщательно вытирая руки. Достаёт из шкафа солидную стопку листов. Достаточно быстро, намекая, что я должен понять разницу за эти секунды, листает свои работы. И действительно – вот яркое утро, солнце встаёт, пробка на проспекте, пасмурный день, зонты идут с работы, зимний закат, всё в снегу, ноябрьский туман… Резким движением собрала листы в стопку, посмотрела на меня без слов, задрав правую бровь, положила рисунки в шкаф и встала к мольберту. Голые деревья в парке проявлялись под кропотливыми движениями кисточки.

– Тебе нельзя бросать это.

– Я и не собираюсь бросать. Но грандиозных планов не строю.

– Я к тому, что из этого может получиться гораздо больше, чем хобби.

– Либо живопись, либо карьера. И то и другое я не потяну.

– Человек – существо гармоничное. Одно не исключает другое.

– Не люблю полумеры. Так же, как и ты…

* * *

Ему уже двадцать лет.

А что если я всё усложнил и совсем не требовалось бросать столько сил на воспитание ребёнка?

Вдруг я драматизирую и это не настолько трудно? И не так значительно, чтобы называть свои потуги предназначением…

Из сегодняшнего дня я смотрю на себя в прошлом, и меня не покидает ощущение постоянного надрыва, в котором я находился долгие годы. Я надорвался? Горел, чтобы согреть других, только в жаркую погоду, когда никому не нужно чужое тепло. Я сгорел? Или выгорел?

Почему я всегда уверен в правильности выбранного пути и своих поступков?

Отец повторял: «Ошибок быть не должно. Ты должен сделать всё, чтобы их избежать».

Я боюсь их и всегда боялся. Может, поэтому мне сложно различать их и признавать. Когда делаю что-то не так, меня поражает паралич воли и противный, вибрирующий холодок в районе солнечного сплетения. Снова обещаю себе избегать это страшное переживание.

Я не мог не ошибаться в течение целых двадцати лет, но всегда считал свои поступки праведными. Индульгенцией мне были затраченные силы. Уж если я всего себя посвятил сыну, значит, достаточно заплатил за досрочную реабилитацию. Рано или поздно страх совершенных, но не выявленных ошибок проснулся бы. Сейчас, когда могу спокойно обо всём подумать и заняться самокопанием, – идеальное для этого время.

Не заблуждался ли я на каждом шагу? Как я восхвалял его навыки вождения, и, пожалуйста, глупейшее ДТП с адскими последствиями. Не верил, что этот несмышлёныш может сделать правильный выбор профессии, а он в телевизоре. Выигрывает конкурсы, прилично зарабатывает и востребован. У меня, как у любого родителя, есть оправдание – рождение малыша опьяняет, кроха ещё ничего не совершил, но уже стал особенным для отца, и каждому слову, жесту, увлечению папочка готов придать смысл божественного. Но природа – матёрая стерва, ей во всём нужен баланс. Нет человека, который чаще ошибается на глазах родителя, чем его ребёнок. Тысячи неуклюжих попыток, опрометчивых поступков, неверных выводов. Не каждый может поверить в человека, если тот с трудом и переменным успехом учится совсем элементарным вещам – держать ровно голову, говорить, читать. Но недостаток веры переплетается с бесконечной слепой любовью, образуя канат необъективности, связывающий папашу по рукам и ногам.

Пройдут годы, и когда человек вырастет, освоит профессию, найдёт свои увлечения, ему не понадобится выжимать из себя последние соки, чтобы, как в школе, стараться разобраться во всех областях человеческих знаний, выставляя напоказ свои слабые стороны. Он сможет отсеять из жизни множество шансов на ошибку, как это сделал я – мне уже не надо мучиться, чтобы понравиться любимой женщине или пытаться шутить в большой компании, чтобы все смеялись. Детям труднее, чем нам. Они не только обречены на ошибки, их просчёты неминуемо видят другие.

Отец не всегда может быть тренером, у которого есть шанс что-то изменить во время игры на благо маленького человека. Иногда родитель – конструктор ракеты – после запуска можно лишь наблюдать за её полётом и верить в лучшее; в конструкторское бюро уже не вернёшься, ничего не исправишь в чертежах. И с каждым годом всё чаще отцу приходится довольствоваться ролью конструктора. Так лети же, родной!

Ещё немного подумаю и включу телик, он дарит покой. А там уже и ночь подкрадётся.

Молодые говорят, по ящику нечего смотреть, сами часами не выключают YouTube, делая вид, что не врубаются: YouTube – всего лишь современная версия поглотителя времени, придуманная для их технически оснащённого поколения. Но я хватаюсь за пульт не ради чего-то сверхинтересного. В этот момент отдыхает всё: тело и мозг. Ничто не бередит душу. Телевизор высасывает тревогу и дарит взамен застрахованное от ошибок время.

* * *

– Спасибо тебе, конечно. Научил ставить цели и добиваться своего…

– Судя по голосу, сын, ты не очень настроен рассыпаться в благодарностях.

– Ты проповедуешь психологию военного времени.

– Ты о чём?

– Про твои лекции о постоянной работе над собой. Это как «Ни шагу назад, за нами Москва!».

– Я мужчина. Иногда то, что ты называешь психологией военного времени, очень помогает.

– У тебя вся жизнь на баррикадах. А я не хочу так. Только уже не могу отделаться от всех твоих афоризмов, которые ты вдалбливал мне в голову с детства.

– Можешь не жить на баррикадах, ты прав, времена не те. Но когда придётся, а рано или поздно такой день настанет, ты должен быть к этому готов.

– Я не хочу воевать ни в прямом, ни в переносном смысле.

– А что ты хочешь?

– Наслаждаться жизнью. Она всего лишь одна, пап.

– Одно другому не мешает.

– Да-да, конечно.

– Что за тон? Давай поспокойнее.

– Да я устал уже от твоих нравоучений: «Во всём надо стремиться к идеалу!», «Убейся, но сделай!», «Жизнь – война за счастье». Ещё