Век Наполеона - Уильям Джеймс Дюрант

Байрону породила швейцарские сплетни: мол, оба поэта живут в беспорядочных связях с двумя сестрами. Некоторые мнительные души называли Байрона и Шелли воплощенными дьяволами; а одна английская леди, путешествовавшая по Швейцарии, упала в обморок, когда Байрон появился в салоне мадам де Сталь в Коппете.80 Возможно, сплетники разделяли решимость Байрона прекратить отношения с Клэр. Он попросил Шелли больше не разрешать ей приезжать на виллу Диодати. Клэр, уже на третьем месяце беременности ребенком от Байрона, умоляла разрешить ей еще один визит, но ее отговорили.

24 июля Шелли взял Клэр и Мэри с собой в поездку в Шамони в Савойе. В тот день они потерпели неудачу, а на следующий день преуспели в попытке добраться до Мер-де-Глас. Возвращаясь в Швейцарию, они остановились в монастыре Шартрез в Монтенверсе. Под своей подписью в гостевой книге — раздраженный благочестивыми записями перед своей собственной — он написал по-гречески: «Eimi philanthropos demokratikos t'atheos te» (Я — человеколюбец, демократ и атеист).81 Когда Байрон вскоре после этого остановился на том же месте, он вычеркнул слово «атеос», опасаясь, что оно будет использовано против Шелли в Англии. Так и случилось.82

29 августа Шелли, Мэри и Клэр уехали в Англию. Байрон передал Шелли рукопись «Шильонского узника» и III и IV канты «Чайльд Гарольда» для передачи издателю Джону Мюррею. Сам Шелли, занятый Мэри и Клэр, привез только «Гимн интеллектуальной красоте» и оду «Гора Блан: Lines Written in the Vale of Chamouni [Chamonix]». Эта ода почти так же запутана, как и ледяные ручейки, которые вьются по горным склонам к Мер-де-Глас. Впечатления Шелли были столь многочисленны и разнообразны, что он не мог дать им четкого выражения; и хотя какое-то время он думал о возвышающейся массе как о голосе вордсвортовского Бога Природы, он вернулся к ощущению холодной безбрежности, презрительно молчащей перед всеми человеческими суждениями.

В «Гимне интеллектуальной красоте» также прослеживается влияние Вордсворта, но «предчувствия бессмертия» Шелли вскоре исчезают. Он задается вопросом, почему существует как тьма, так и свет, как зло, так и добро. Он мечтает о том, что человек еще может быть спасен благодаря углублению и расширению эстетического чувства, стремлению к прекрасному в мыслях и делах, а также в плоти и форме:

Я поклялся, что посвящу свои силы Тебе и тебе — разве я не сдержал клятву?… …никогда радость не украшала мое чело Не связывая себя надеждой, что ты освободишь Вырвать этот мир из мрачного рабства, Это ты — ужасная прелесть, Дай то, что не могут выразить эти слова.83

В конце концов попытки Вордсворта, Байрона и Шелли найти доброжелательного друга в природе потерпели крах перед ее спокойным нейтралитетом. Вордсворт капитулировал перед Англиканской церковью, Байрон и Шелли — перед отчаянием.

IX. УПАДОК В ВЕНЕЦИИ: БАЙРОН, 1816–18 ГГ

В сентябре 1816 года Хобхауз приехал из Англии и вместе с Байроном совершил обширное путешествие по Швейцарским Альпам. В октябре они пересекли их в Италии. Их хорошо приняли в Милане; образованные итальянцы почитали Байрона как величайшего из ныне живущих поэтов Англии и ценили его явное неприятие австрийского правления в Ломбардии. Он занял ложу в Ла Скала. Стендаль видел его там и описывал его с восторгом: «Я был поражен его глазами….. Я никогда в жизни не видел ничего более прекрасного и более выразительного. Даже сегодня, если мне приходит в голову мысль о том, какое выражение должен придать гению великий художник, передо мной сразу же возникает эта возвышенная голова….. Я никогда не забуду божественное выражение его лица; это был безмятежный воздух силы и гения».84

Поэт и его друг добрались до Венеции 16 ноября 1816 года. Хобхауз оставил его для спешного осмотра достопримечательностей, а сам вскоре отправился в Рим; Байрон снял жилье в боковой улочке у площади Сан-Марко и сделал любовницей жену своего хозяина, Марианну Сегати. Тем не менее он нашел время закончить «Манфреда» и (в сентябре 1818 года) начать «Дон Жуана», в котором он перешел от мрачной, романтической, самовлюбленной задумчивости к веселой, юмористической, реалистической сатире.

Манфред, конечно же, снова Байрон, теперь замаскированный под меланхоличного мизантропа в готическом замке. Чувствуя «сильное проклятие на своей душе» и размышляя о своих грехах, он вызывает ведьм из их альпийских логовищ и просит у них один дар — забвение. Они отвечают, что забвение приходит только со смертью. Он поднимается на Юнгфрау и видит в поваленном молнией сосновом дереве символ самого себя — «попорченный ствол на проклятой скале, которая лишь дает ощущение распада». Он ищет смерти, пытаясь прыгнуть со скалы; охотник останавливает его, приводит в горный домик, предлагает согревающее вино и спрашивает о причине его отчаяния. Манфред, приняв вино за кровь, отвечает словами, которые можно принять за признание в кровосмешении:

Я говорю, это кровь! Чистый теплый поток Которая текла в жилах моих отцов и наших. Когда мы были в юности и у нас было сердце, И любили друг друга так, как не следует любить; И это было пролито, но все еще поднимается, Раскрасьте облака, которые закрыли меня от небес. Он завидует свободной и здоровой жизни охотника. Опасность, достойная, но без вины виноватая; надежды Бодрая старость и тихая могила, С крестом и гирляндой на зеленом дерне, И любовь внуков твоих