"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

- Я тебя отведу посмотреть, - свистящим шепотом сказал Григорий Никифорович, - у нас одно интересное местечко есть. Богачи хорошо за девочек платят, маленьких. Твоей Еленушке, старшенькой, восемь лет ей? Я помню, восемь. А Павлуше пять. Ему тоже применение найдем, -Волков, с размаха, припечатал утюг к обугленному, дымящемуся ожогу. Человек забился в веревках:

- Не надо, нет, нет, пожалуйста…, я все, все сделаю…, - Волков отдал рукавицу подручному:

- Я скоро вернусь. Подумай, любезный друг, что у тебя еще есть. Поройся, так сказать, - он рассмеялся в бороду, - в памяти. Мы тебя приведем в порядок, и отправимся к стряпчему, составлять документы о покупке твоих предприятий и земельных участков. Твои долги надо выплачивать, - он стоял, глядя в заплаканное, искаженное болью лицо человека, - мне тебя, - Григорий Никифорович поискал слово, -под опеку передали.

Он взял старомодного кроя кафтан: «Пусть отдохнет».

Любу Григорий Никифорович нашел наверху, в кабинете. Снаружи это крыло было заброшенным, как и весь дом, однако комнаты обставили хорошей мебелью. Волков держал здесь телеграфный аппарат, для быстрой связи с другими городами. Дочь рассказала ему о новом приспособлении Белла. Любовь Григорьевна следила за техникой и читала газеты. Волков хмыкнул:

- Полверсты не расстояние, но я уверен, когда-нибудь мы сможем говорить в трубку и со столицей, и с Варшавой.

Волкова устроила здесь и гардеробную с ванной. Любовь Григорьевна одевалась в русском стиле только в Рогожской слободе. На деловые встречи она ездила в парижских платьях с турнюром, в шляпах, с перьями страуса.

Женщина надевала шляпу перед зеркалом, когда сзади раздались шаги отца. Он погладил седую бороду:

- Наш гость, Любушка, почти готов подписывать купчую. Когда вернешься, проверь еще раз его счетные книги. Поедем с ним к стряпчему, - дочь взглянула на золотой хронометр:

- Это ненадолго, батюшка. Осмотр, у врача, как обычно, - красивые губы чуть искривились.

Григорий Никифорович обвел взглядом дубовый стол, серебряный письменный прибор, новинку, пишущую машину Ремингтона, со сделанной на заказ русской клавиатурой. Волков, невольно, вздохнул:

- Дело кому-то надо передавать…, - он коснулся красивой руки дочери:

- Любушка…, Надо внука, милая. Тебе тридцать, не девочка, - Любовь Григорьевна поставила на место хрустальный флакон с французскими духами:

- Будет, батюшка. Сейчас нужное время, - спокойно сказала дочь, - мы с тобой выберем подходящего человека. Об остальном, - Волкова взяла бархатный ридикюль, - я сама позабочусь. Я тебе фруктов привезу, - пообещала дочь, - заеду в магазины по дороге. Ты устал, с ним…, - женщина указала куда-то вниз.

- И пообедаем вместе, - она улыбнулась, Григорий Никифорович перекрестил Любу . Он долго стоял, опираясь на трость, вдыхая аромат тонкий, свежий аромат лаванды, думая о будущем внуке.

Утренний экспресс из столицы в Москву подходил к станции Клин. В женском вагоне первого класса пахло пудрой, мылом и ароматической эссенцией. По узкому, выстланному ковром коридору, шмыгали горничные. Они ездили в отделениях для простонародья, где не было бархатных, уютных диванчиков и шелковых простыней. В тех вагонах люди спали сидя, на деревянных полках. Визгливо лаяли собачки, где-то хныкал ребенок.

Дама, направлявшаяся в Москву, с детьми, жена присяжного поверенного, исподтишка изучала лицо соседки по отделению. Она представилась мадемуазель Константиновой. Девушка сказала, что изучает музыку в консерватории. Она собиралась в Клин, в надежде добиться встречи с композитором Чайковским. Маэстро проводил лето в местном имении.

- Он мой кумир, сударыня, - воскликнула девушка, - я мечтаю, чтобы Петр Ильич меня прослушал.

Жена поверенного вспомнила иллюстрацию в «Ниве», статую итальянского скульптора Кановы. Моделью послужила сестра Наполеона, мадам Полина Бонапарт. Дама вздохнула: «Одно лицо. Красавица, ничего не скажешь».

Мадемуазель Константинова оделась скромно, в шелковое платье цвета голубиного крыла. Черные, тяжелые волосы, девушки прикрывала хорошенькая шляпка, по новой моде, с узкими полями. Дорожное, летнее пальто было отделано полоской кружев. На шее блестел маленький крестик и золотой медальон. Она попеременно просматривала какие-то ноты и читала весенний номер «Отечественных записок». Глаза у музыкантши были большие, дымно-серые, в темных ресницах, лицо, невинное, наивное. Жена присяжного поверенного, вспомнила, как и она, в девицах, лелеяла мечту стать артисткой. Дама растрогалась и пожелала мадемуазель Константиновой удачи.

Шифровать переписку нотами они стали зимой. Систему записи создал Саша:

- Никто не догадается, соната и соната. Или оперная ария, - на собрании кружка народовольцев юноша, быстро, объяснил принцип записи, и велел всем практиковаться. Оба покушения на императора, и на железной дороге, и в Зимнем Дворце, потерпели неудачу. Во дворце погибло одиннадцать нижних чинов. Халтурину, устроивший взрыв, бежал. Он ждал Кассандру и Техника в Москве. Они знали, что император, после смерти супруги, собирается навестить Москву, для богомолья. В кончине императрицы никто не сомневался. Мария Александровна с зимы не вставала с постели

Саша, на совещании, хмуро сказал:

- Невозможно будет приблизиться к тирану в столице. С этой новой комиссией, куда входит мой отец, после двух покушений, за безопасностью тирана следят еще тщательнее…, - после взрыва в Зимнем Дворце был создан чрезвычайный орган по охране порядка в государстве, Верховная распорядительная комиссия.

- В ней лучшие друзья отца заправляют, - Саша затянулся папироской, - Лорис-Меликов и Победоносцев. И отец, что называется, на первых ролях, как доверенное лицо государя.

Анна не говорила Саше, что познакомилась с Федором Петровичем. Она призналась в этом только Перовской. Женщина кивнула:

- Правильно. Води его за нос, вотрись к нему в доверие…., - Софья Львовна усмехнулась: «Это называется медовой ловушкой, дорогая моя».

Оказавшись в Санкт-Петербурге, Анна сняла комнатку на Владимирском проспекте. Она отправила письмо отцу, на безопасный ящик, и встретилась с Константином на островах. Гуляя в парке, отец слушал рассказы Анны о Цюрихе, где она, якобы, провела последний год. Великий князь, ласково сказал:

- Квартиру я устрою, милая, ни о чем не волнуйся. И содержание ты, разумеется, получишь, - он поцеловал дочь в мягкую, белую щеку:

- Ходи на курсы, учись. За них я тоже уплачу, - отец погладил золотистую, с проседью, бородку:

- Сезон закончился, но к осени я тебе пришлю приглашения на балы…, Сделаем вид, что твоя матушка из Гедиминовичей. Войдешь в хорошее общество…, - Анна положила голову ему на плечо: «Спасибо, папа».

- Мне только в радость помогать тебе, доченька, - ответил Константин: «Все будет хорошо, - он подмигнул Анне, - я рад, что ты приехала».

Девушка обосновалась в изящных, трехкомнатных апартаментах, на Малой Морской, с мраморной ванной, горячей водой, и приходящей прислугой. Каждый месяц на ее счет в банке перечисляли две тысячи рублей. За эти деньги Анна могла покупать себе парижское белье, каждый день, и каждый день обедать у Донона. Она жила скромно, ходила с другими курсистками в студенческие столовые, и преподавала девочкам грамоту. Саша ночевал на Малой Морской два раза в неделю. Дома юноша отговаривался поездками в Кронштадт. Они решили, что поженятся сразу после казни императора.

- Новым браком, - Саша обнимал ее, - не в церкви, любовь моя. В префектуре, как это делают во Франции, в Америке…, - Анна улыбалась, про себя:

- Никогда я за него не выйду замуж. И за его отца, - она едва не рассмеялась, вспомнив покорные, восхищенные глаза Федора Петровича, - тоже. Я выйду замуж по любви…, - иногда ей слышался настойчивый, горький младенческий плач. Анна ничего не видела, перед ней плыла серая, непроницаемая пелена. Амулет она Саше не показывала, для него она была Анной Константиновой. Федору Петровичу Анна пока позволяла немного, цветы, несколько танцев на балах, шоколадные конфеты или засахаренные фиалки от Демеля.