Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— А ты права, — поддержала ее Юэнян и обернулась к Лайаню: — Ступай погляди, дома ли Бэнь Четвертый. Позови его сюда.

Лайань ушел. Вскоре появился Бэнь и поклонился хозяйкам. Серебряные львы потянули сорок один с половиной лян.

— С матерью наставницей Сюэ к печатникам пойдешь, — наказала Бэнь Дичуаню хозяйка. — Обо всем с ними переговори.

Цзиньлянь кликнула Юйлоу.

— Пойдем матушек наставниц проводим, а? — предложила она. — А потом к падчерице заглянем. Она ведь туфельки шьет.

Бэнь Дичуань с Лайанем и монахини направились к печатникам, а Цзиньлянь с Юйлоу, взявшись за руки, обогнули залу и очутились перед восточным флигелем. Под свисавшим карнизом кроила туфельки дочь Симэня. Рядом стояла корзинка с нитками. Цзиньлянь взяла из бледновато-зеленого шэньсийского шелка раскрой и стала его вертеть в руках.

— Только красным не вышивай, — советовала Юйлоу. — Синим больше подойдет. Сделай каблуки ярко-красные.

— У меня такие уже есть, — говорила падчерица. — Эти мне хочется с голубыми каблуками сделать, а носки красным отделать.

Цзиньлянь полюбовалась шелком, и они сели на крыльцо.

— А зятюшка дома? — спросила Юйлоу.

— Он навеселе пришел, — отвечала падчерица. — Лег отдохнуть.

— А какая все-таки транжира эта сестрица Ли! — начала Юйлоу, обращаясь к Цзиньлянь. — Ведь стоило мне только промолчать, она бы все серебро монашкам отдала. От них только священные книги и ждать! В богатом доме скроются, а ты, баба, попробуй их разыщи. Хорошо я Бэня велела позвать.

— А ты как думаешь! — говорила Цзиньлянь. — И я б на их месте не растерялась. И дуры будут монахини, если упустят случай поживиться за счет богатых сестер. Ведь им серебра отвалить — что из коровы шерстинку вырвать. Только если твоему ребенку жить не суждено, какие деньги ни жертвуй, хоть целые земли дари, не поможет. Хоть ты Северному Ковшу молитвы возноси, если у тебя денег много, смерть все равно не подкупишь. У нас одним пожар устраивать дозволено, а другим и лампы не смей зажечь. — Цзиньлянь обернулась в сторону падчерицы и продолжала. — Ты, дочка, свой человек. И при тебе скажу. Что ж, выходит, кто беден, тот не человек? Только ей, выходит, можно творить, что в голову взбредет, да? Чуть свет, а она уж мужу на горло наступает. Ей, видите ли, придворного медика зови. У себя там — ладно, вытворяй, что тебе хочется, — дело не наше. Меня возмущает, зачем она на людях притворяется. Мне, мол, и так не по себе, а тут еще батюшка приходит. Ему вроде ребенка проведать, а сам со мной ложится. Терпеть, говорит, этого не могу. Уж насилу-то, говорит, его упрошу к другой пойти. И кого она из себя строит?! Вот взять хотя бы нас. Уж чего мы, кажется, плохого людям делаем? А она и на нас за глаза наговаривает. А Старшая к каждому ее слову прислушивается. Сами посудите. Вчера батюшка не к ней пошел, так она служанку к садовой калитке подослала, вызывают — будто ребенка посмотреть, а сама снадобье приняла и, наверняка, с собой положила. Не с У Иньэр же он спал! До чего же она хитрая! Умеет мужа ублажить, а Старшая хоть бы слово сказала. Я вон вчера в собачье дерьмо попала, велела пса прогнать, так опять не по ней. Горничных шлет: ребенка, мол, пугаю. А моя мать, старуха, не ведая что к чему, тоже за нее начала заступаться, уговаривает: не повреди, мол, драгоценное дерево. Так меня старая разозлила! Еще и ты, думаю себе, с ними заодно, да? Все вчера ей в глаза высказала. Обиделась на меня, ушла. Ну и пусть идет! Таких, говорю, родственниц да заступниц и у нее немного найдется. Таких, говорю, не рада встречать, рада провожать. Раз такая вспыльчивая, нечего и ходить. А то, чего доброго, с ней спаяется, живьем съедят.

— До чего ж ты, сестрица, непочтительная! — заметила, улыбаясь, Юйлоу. — Как мать родную поносишь!

— Легко сказать! — возражала Цзиньлянь. — Она у меня в печенках сидит, коварная старуха. За всех заступается, кроме меня. Дадут полчашки риса, она и служит. Прийтись ей подачка по душе, она будет на все лады расхваливать. А к той, как родила, хозяин будто прирос. Такие почести оказывает, точно она старшая в доме. Как она других ненавидит, готова в грязи растоптать. Только, видит Небо, не все солнцу в зените стоять. Вот и твой ребенок заболел, вот и на твою долю выпало претерпеть.

Вернулись Бэнь Дичуань с Лайанем. Они шли к Юэнян доложить о переговорах с печатниками, но, заметив сидящих на крыльце Юйлоу, Цзиньлянь и дочь хозяина, они, не решаясь им показываться, остановились у внутренних ворот. Наконец Лайань вышел из-за ворот.

— Матушки, нельзя бы вас немного побеспокоить? — обратился он. — Бэню Четвертому пройти.

— Ишь арестант! — говорила Цзиньлянь. — Пусть его идет. Мы ж его только что видали.

Лайань сказал Бэнь Дичуаню, и тот, опустив голову, поспешно прошел к Юэнян и Пинъэр.

— Серебро при матушках наставницах передано счетоводу Чжаю, — докладывал Бэнь. — Договорились напечатать пятьсот копий в папках из набивного атласа, по цене пять фэней за копию, и тысячу в шелковых папках, по три фэня. Все обойдется в пятьдесят пять лянов. Помимо отданных сорока одного ляна и пяти цяней пообещали доставить сюда четырнадцатого утром.

Пинъэр поспешила к себе и вынесла серебряную шкатулку, которую велела Бэню взвесить. Шкатулка потянула пятнадцать лянов.

— Ну вот и отдай, — сказала она. — А сдачу у себя оставь, чтобы ко мне потом не обращаться. Ведь пятнадцатого тебе придется доставить каноны в монастырь.

Бэнь Дичуань взял шкатулку и вышел. Юэнян послала Лайаня проводить его.

— Благодарю тебя, брат, — говорила Бэню Пинъэр, — хлопотать заставляю.

— Не извольте беспокоиться, матушка! — отвешивая земной поклон, отвечал Бэнь.

— Серебро отнес? — спросила его Цзиньлянь, когда он поравнялся с женщинами.

— Все передали, — отвечал Бэнь. — Договорились печатать полторы тысячи. Пятьдесят пять лянов будет стоить. Вот матушка Шестая шкатулку дала.

Юйлоу и Цзиньлянь посмотрели шкатулку, но не сказали ни слова.

— Напрасно сестрица Ли серебром швыряется, — заметила Юйлоу, когда Бэнь Дичуань отошел. — Если ребенку суждено жить, то его и палкой не убьешь, а не суждено, так хоть сутры печатай, хоть статуи Будды отливай, все равно не удержишь. Верит она этим монахиням, а ведь чего они только не вытворяют. Хорошо еще я вмешалась, а то б они все серебро утащили. Спасибо, свой человек пошел.

— А что оно ей стоит, по правде говоря? — заметила Цзиньлянь.

Они встали.

— Пойдем к воротам пройдемся? — предложила Цзиньлянь и обратилась к падчерице: — А ты не пойдешь?

— Нет, я не пойду, — отвечала падчерица.

Цзиньлянь с Юйлоу, взявшись за руки, подошли к воротам.

— Ну, как? Дом напротив прибрали? — спросила Пинъаня Цзиньлянь.

— Батюшка вчера осматривал, — отвечал привратник. — Все готово. Склад будет сзади наверху. Уж геомант приходил. Внизу разместится склад с полками для хранения атласа. Выходящие на улицу комнаты предназначаются под лавку. Ее красят и покрывают лаком, а полированный каменный пол будет инкрустирован. Перед лавкой устраиваются навесы. Открытие состоится в будущем месяце.

— А сюцай Вэнь с семьей переехал? — спросила Юйлоу.

— Вчера еще, — отвечал Пинъань. — Батюшка распорядился отнести ему летнюю кровать, два стола и четыре кресла из сложенной сзади мебели.

— А жену у него не видал? — спросила Цзиньлянь. — Какая она из себя?

— Ее вечером в паланкине принесли, — отвечал привратник, — разве разглядишь?

Пока они говорили, вдали показался старик. Ударяя в барабанчик и позванивая укрепленными на нем бубенцами, старик подошел к воротам.

— Это зеркальщик, — сказала Цзиньлянь и, обратившись к Пинъаню, продолжала: — Ступай позови. Он нам зеркала отполирует, а то мои совсем потускнели.[901] Ну, чего ж стоишь, арестант? Зеркальщика зови, а то жди потом. Когда он еще явится?

Пинъань кликнул старика. Тот опустил коромысло и, подойдя к женщинам, поклонился, а потом отошел в сторону.

— Тебе тоже надо полировать? — обратилась Цзиньлянь к Юйлоу. — Вели и твои захватить. — Цзиньлянь кликнула Дайаня: — Ступай ко мне. — сестрицы Чуньмэй возьми большое туалетное зеркало, два маленьких и большое четырехугольное. Все сюда неси.

— А потом к Ланьсян загляни, — попросила Юйлоу. — Скажи, чтобы мои зеркала дала.

Лайань ушел. Немного погодя он явился. В руках у него было восемь больших и маленьких зеркал. К груди он прижимал огромное четырехугольное зеркало.

— Вот негодник проклятый! — заругалась Цзиньлянь. — Кто тебе велел все зараз тащить, а? Лень другой раз сходить? Стереть хочешь?

— Сестрица, я что-то не видала раньше этого огромного зеркала, — заметила Юйлоу. — Откуда оно у тебя?

— Да из закладной лавки, — отвечала Цзиньлянь. — Оно такое светлое, сразу мне понравилось. Я и велела у себя поставить. И утром, и вечером отражает. А моих собственных зеркал тут только три.