Барабаны летают в огне - Петр Альшевский

«Передок» с мальчиком, у «Передка» стоит на мальчишку, «Передок» четырех баб за одну ночь отдирал! Так поизносился, что какую-то эрекцию исключительно с мальчиком набирает.

Ниже карманника-гомосека Купелоса в нашем мире свалюсь.

От раздумий о куросе и последствиях сердцебиение у «Передка» участится, упор на игру Греция-Австрия пройдет, но не шагну ли я туда, где мне окажется не по себе – про курос скажу и в восторг «Передка» приведу.

Идем, мальчик, конечно же идем, препоны между нами сотрем! БЫТЬ САМИМИ СОБОЙ НАКОНЕЦ-ТО НАЧНЕМ!

Неосторожно взболтнув о куросе, мне, пожалуй, не отвертеться.

Говорить про курос остерегусь – об Орхане Вели Каныке «Передку» нашепчу.

У этого турецкого поэта я читал сборник «Вопреки», но я «Передку» не о поэзии: о турке и греке. Мужик в туалетной кабинке, скажу я «Передку», стихотворными строчками с выражением там стреляет. Я у него спросил, чьи они, и он ответил что турецкие. Я презрительно поджал губы, а он добавил, что мною были услышаны стихи Орхана Вели Каныка, который доподлинно поэтическая махина, да и вообще – ТУРКИ В ПОЭЗИИ СРЕДИ ВСЕХ ВЫШЕ ВСЕХ.

Будучи оповещенным о том, что здесь, на острове Миносе, кто-то преклоняется перед турками, «Передок» словно бы в лицо кирпичом получит – национальная рознь между греками и турками всколыхнет его процедить: а в туалете кто? не турок ли на унитазе разглагольствует?

Выговор у него типично греческий, ответил бы я.

Турку восхищение своими я бы простил, но нашего нужно порезать. Шагай за мной.

Зачем?

За дверьми приглядишь, чтобы какого-нибудь свидетеля не допустить.

Но я же его не задержу, проблеял бы я. Какими мне словами пытаться? На чем нежелательность его входа основывать?

На наркоманские забавы кивай, вероятно, ответил бы мне «Передок».

А что наркоманы? – спросил бы я. – Если у них забавы, они не просто себе тихонько ширяются? НАРКОТИК ВКОЛОЛИ, шприцы не убрали, входящих шприцами искалывают?

Болезнь, суки, переносят, ахнул бы «Передок».

Влететь и их обезвредить пришедший мужчина бы не вздумал? – осведомился бы я.

Все бы переплелось, пробормотал бы «Передок». Я в туалете турецкого прихвостня гашу, а он разрывать наркоманов вносится…

И никого, кроме вас, не узрев, считает, что наркоманы – ЭТО ВЫ ДВОЕ.

А что, похоже, сказал бы «Передок». Дозу не поделили и в махач вступили. Ты знаешь что – про наркоманов идущему в туалет не заикайся.

Про любовную парочку ему, подмигнув, поведать?

Они, допустим, там трахаются, промолвил бы «Передок», а тебя чего здесь поставили? Ты кому их них кто?

Давайте, я ему скажу, что я им одноклассник. Нет, не то, разумеется, у меня же возраст еще не подростковый, и секс моих сверстников, если и возможен, для взрослых возмутителен.

Очень даже, хмуро кивнул бы «Передок».

Поэтому из одноклассника я перерождаюсь в школьника-молокососа, чье задание смотреть, чтобы старших не запалили. Я за ними повсюду хожу. На автостоянке за машину посношаться забьются – я у бампера машины замру и подходы взором окидываю. На пляже за скалу отойдут – мне у скалы ГУЛЯЙ И ВОЛЧИЙ ВОЙ ПРИ ОПАСНОСТИ ИЗДАВАЙ. Свихнувшийся мальчик-волк, мальчик-маугли – шедшие за скалу моим случаем бы увлеклись.

Буржуа бы тебя пожалели, сказал бы «Передок», но рыбаки бы на тебя с сетью бросились. Что в их стереотипы не вписывается, то для них уродство, а его душа велит ликвидировать. Лодка под рукой, море под боком, вывезли бы и скинули.

Противник убийства чокнутого мальчика среди них обязательно бы объявился, заявил бы я. Перед большинством он бы поначалу прогнулся, но уже в море за меня бы голос подал.

Попрет, глупец, на коллектив, за тобой к рыбкам последует.

Здоровяка, что половину из них за собой утянет, они бы исключать из своей компании не отважились, убежденно сказал бы я.

По малолетству ты фантазируешь, усмехнулся бы «Передок». Мне-то, пожившему, понятно, что за тебя способен подняться человек не с избытком здоровья, а с недостатком – не квадратный здоровяк-витамин, а битый-перебитый доходяга. Он ВСЕГДА ОТСТАИВАЕТ ЧЕСТНУЮ И БЛАГОРОДНУЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ, и его обкладывают, колотят, процентами с улова обделяют, но на воздвигнутые где-нибудь баррикады он не раздумывая отправится! Вырви он тебя из их рук, на баррикады ты бы с ним?

А поинтересоваться историей приведшего к баррикадам конфликта разрешено мне будет?

Доходяга величественно воскликнет: «Вперед, дружок, на баррикады!», а ты, как крыса, что и почему вынюхивать начнешь? Кровь в тебе молодая, горячая или изнутри старостью ты смердишь?!

Но самую приблизительную причину выхода на баррикады мне знать ведь нужно, пропищал бы я. Они сооружены чинить препятствия передвижениям войск?

Наверняка.

А вдруг они машинам скорой помощи отъехать от их местосодержания не позволяют?

Логику я, кажется, уловил, глубокомысленно протянул бы «Передок». Сказать тебе, кто баррикадами «скорые» не выпускает?

Кто?

ГРОБОВЩИКИ! Из-за блестящей работы врачебных бригад наплыв народа к ним спал, и они поступили экстраординарно, но объяснимо. Впрочем, скорые помощи не из одного какого-то места к больным выезжают.

Но и баррикад может быть несколько.

По канонам уличных столкновений, промолвил бы «Передок», баррикады следует оборонять, а численность гробовщиков, чтобы на каждую из них по пять-шесть отрядить….

Не договорил я за «Передка», поскольку в туалет, где я, надеясь выкрутиться, раздумывал, САМ «ПЕРЕДОК» ВОШЕЛ. Мое времяпребывание в туалете перешло все границы, и он почувствовал неладное, пропотел от волнения, двинулся туда же, куда и я; со мной, он видит, порядок. При внешних повреждениях немилую мне беседу о Греции и Австрии он бы не возобновил, но на мне ни пореза. В туалете на меня не напали, бритвой не исполосовали, погрузившись в мысленный диалог с «Передком», я не заметил – тот, у кого я спрашивал газету, из кабинки еще не выбрался?

Дверь в нее открыта. Сейчас во всем трехкабинном туалете я, «Передок» и…

Я и «Передок».

Прилипчивый футбольный микоз, этот «Передок». Крикну ему, что меня минуту назад душил семирукий змей и пусть хоть голову сломает!

Змеиным ли туловищем он меня душил, руками ли на жизнь мою покушался, ЗМЕЯ С РУКАМИ СМАХИВАЕТ НА ГУСЕНИЦУ, но у гусеницы, у сороконожки, конечности вроде бы парные, а парнишка говорит, что на него семирукий…

Седьмая, вероятно, фаллос.

Не иначе как с пальцевидными отростками – ими-то он в удушении участие и принимал.

Ими бы он мальчика задушил, но со всей плотностью на шее, видимо, не сомкнул. Прочие конечности фатальному захвату воспрепятствовали?

Приелось гегемонию терпеть – точку в удушении постоянно ставят те пальцы, что на фаллосе, и вся слава приканчивающих душителей достается им, а прочим, без которых совершение удушения было бы нереально, приходится довольствоваться статусом ДУШИТЕЛЕЙ АССИСТИРУЮЩИХ.

Устоявшаяся система будет пущена нами на слом! Твои пальцы, магистр фаллос, мы тебе оторвем!

А за пальцами и тебя самого.

За угрозу себя оскопить семирукому змею курс лечения бы пройти. Ужаснувшись, он шокированно убрался через унитаз в канализацию, но он здесь был, и «Передку» я о нем скажу. «Передок» снова станет вопрошать меня про футбол, а я ему…

Но «Передок» меня ни о чем не спрашивает. К писсуару подошел, пуговицы на штанах расстегнул и малую нужду молча справляет.

А я на «Передка» гляжу и некоторую странность в своем поведении ощущаю. Я от «Передка» вопросов, относящихся к Греции и Австрии жду, но если этого не знать, обо мне не очень хорошо подумать можно…

И «Передок», скосившись на меня, что-то такое подумал.

Ты, приятель, куда вперился-то? – поинтересовался он у меня.

На вас смотрю…

На меня, как на ПРОСТОГО ЗНАКОМОГО, или на то, как я отливаю?

Я думал, что вы меня…

Что я тебя?!

Спросите меня.

О чем спрошу?

Вы меня не спросили и спрашивать меня вам, думаю, ни к чему…. удачного вам дня, а у меня еще дела.

Постоянное и переменное, ЗАСОХШЕЕ И ПЕННОЕ, я-то тревожился, что «Передок», изводя футбольными вопросами, будет меня медленно обгладывать, а у него Греция с Австрией уже затерлись чем-то совершенно иным.