Опанасовы бриллианты - Марк Ланской

— Хорошо, — сказал Шумский, взглянув на Изотова и Чтецова. — Вы не помните, где вы были в тот вечер, не знаете, почему вы не смогли принять Кордова, и недоумеваете, как случилось, что Кордов убит. Придется мне вам все рассказать.

Шумский открыл папку, перелистал страницы и начал:

— Как-то раз, когда вы еще работали в эстраде и играли в ресторане «Метрополь», к вам подошел молодой человек. Сказав, что ему очень нравится аккордеон, что он долго любовался, как вы играете на этом инструменте, он попросил вас дать ему несколько уроков. Это был Далматов. Вы согласились и пригласили его к себе. Он и его подруга Вента Калыня вам, видимо, понравились, потому что они стали довольно часто бывать у вас. Вместе вы ходили в рестораны, выпивали у себя дома. Однажды за таким ужином вы пожаловались, что не можете себе много позволить, а «душа просит», так вы сказали? — Шумский посмотрел на Потапенко, уставившегося в одну точку, и продолжал. — Потому что заработок у вас был сравнительно небольшой. Далматов слышал, что вы не один раз привлекались за спекуляцию и стал нащупывать почву, сможете ли вы быть ему полезным. Ведь его главная цель приезда в Ленинград и была найти людей, которые могли бы сбывать краденый им на фабрике «Блонда» товар. Вы были очень подходящим человеком — холостой, с большими связями: вы ведь и тогда уже шили, и у вас была солидная клиентура. Вы договорились, что сможете продавать трикотаж. За это вы получали от 10 до 15 рублей за штуку. Основным лицом, которому вы сбывали переправленные вам рубашки, мужские и женские, была Галактионова Марфа Кузьминична… Она арестована, и скоро вы сможете ее увидеть.

Потапенко не шелохнулся. Он продолжал сидеть с бессмысленным выражением лица, как будто то, о чем говорил Шумский, его не касалось. Шумский, сделав паузу, продолжал:

— Галактионова не была единственным человеком, продававшим вещи. Иногда вы сами предлагали купить рубашки — «последние», которые были вам не впору, — тогда ваш доход увеличивался до 25 рублей. Кроме Галактионовой, у вас было несколько человек, которые брались продавать изделия поштучно. Так делал и Кордов. И он кое-что знал о ваших операциях и был знаком с Далматовым. У Далматова в Риге дело было поставлено на широкую ногу. Он вместе со своей шайкой воровал трикотаж с фабрики машинами. Поэтому он боялся за свое предприятие и угрожал вам, что если кто-нибудь попадется, вам не несдобровать. В одно из воскресений на рынке работники милиции задержали гражданку Брук, торговавшую рижскими рубашками. Брук помогала Галактионовой распродавать их. Галактионова не сказала об аресте своей подручной, и вы, разумеется, этого не знали. Но нити тянулись к вам. Вот почему вызвали вашу соседку по квартире. Она же решила, что в милицию заявил Кордов. Вы сами не доверяли Кордову, тем более, что он стал реже бывать у вас из-за экзаменов, и сообщили о своих подозрениях Далматову. Он решил убрать его с дороги с вашей помощью. Вы согласились и помогли разработать план убийства.

План этот был прост. Осуществили вы его в ночь на 29 мая. Именно в эту ночь, потому что 29-го числа в 2 часа дня вас вызвали в милицию. Вы были уверены, что был вызван и Кордов, который мог выболтать лишнее и провалить все. После того, как вы получили повестку, вы созвонились с Кордовым, что он придет к вам вечером 28 числа. Далматов специально приехал в Ленинград вместе с Калыней. Она тоже знала о задуманном плане.

Для осуществления убийства нужна была ночь. Кордов никогда не приходил к вам ночью. Чтобы вести переговоры о переделке его брюк, вы назначили ему время — 8 часов вечера. Из дома вы ушли раньше, часов в шесть, оставив записку: «Гоша! Сложилось так, что я должен был уехать к 7 часам. Дома буду в 12 час. Извини, пожалуйста». Ни даты, ни подписи вы не поставили, чтобы на всякий случай оберечь себя от подозрений. Конечно, Кордов не стал бы вас ждать. Поэтому его встретил на лестнице Далматов, который как будто тоже направлялся к вам. «Узнав», что вас нет дома, он предложил Кордову подождать где-нибудь в ресторане, пока вы не вернетесь. А вы до половины 12-го пробыли у вашего приятеля Бахарева. На день рождения Барнецова вы не пошли по понятным причинам: уйти раньше времени было бы невозможно, а в 12 часов вас должны были ждать Далматов с Кордовым.

В первом часу ночи они пришли к вам. Вещи Кордова вы не взяли (это была бы лишняя улика), сославшись на загруженность. Вы предложили посидеть всем вместе, выпить. Но Кордов вообще не пил, а Далматов был достаточно пьян, и они оба отказались. Вы решили проводить Кордова домой и предложили пройтись пешком: погода была теплая, летняя. Далматов тоже хотел проводить Кордова: Вента веселилась на балу и вернуться домой должна была поздно. По дороге вы старались выведать, получил ли Кордов повестку в милицию. А когда вы проходили мимо сада 9-го Января, то предложили пройтись по аллее и посидеть на скамейке. Было уже темно. Далматов отошел в кусты, а вы продолжали сидеть вдвоем, разговаривая о чем-то. Далматов выстрелил почти в упор. Вы успели мазнуть по шее Кордова прихваченной специально помадой, и оба скрылись. Вот как все было…

Шумский замолчал, глядя на Потапенко. Тот поднялся, нетвердо подошел к столу и глухо проговорил:

— Дайте папиросу.

Изотов достал пачку «Севера» и тряхнул ею так, что несколько папирос высунулось из отверстия. Потапенко взял одну короткими пухлыми пальцами, которые тряслись, как у паралитика, помял ее и сунул в рот.

— Все правда… так и было… — он глубоко затянулся. — Именно так, точно вы присутствовали при всем…

Шумский молча протянул ручку с обмокнутым в чернила пером. Потапенко взял ее и, помедлив, расписался. Потом диким, бессмысленным взглядом обвел сидящих за столом работников милиции, и, покачиваясь, вышел перед конвойным.

Только что в управлении закончилось общее собрание отличников милицейской службы города. Прохор Филиппович Гаврилов, выкурив папироску и поболтав с друзьями о новостях, стал спускаться по широкой лестнице. Вдруг он услышал, как чей-то молодой голос окликнул его. Прохор Филиппович обернулся.

— A-а, Дмитрий, — обрадовался он. — Ну, как служится? Доволен? Ты в каком теперь отделении, чего-то не видно тебя?

— В 16-м. А вы все там же?

— Куда же мне идти? Все там… А ты молодец, я так и думал, что из тебя толк получится… Да, ты помнишь мы с тобой на посту стояли — в саду человека убили? Так вот, нашли убийцу, сознался.

— Да ну? — сверкнув глазами, воскликнул Дмитрий. — Давно?

— Вот тебе и «да ну»! Никак, я вижу, не отойти тебе от этой привычки! — засмеялся Прохор Филиппович. — Нет не очень… Помнишь, я тогда тебе говорил: какое бы преступление не совершилось, — все равно найдем мы преступника. Вот и убеждайся сам. Сколько времени прошло, а ниточка-то тянется, тянется, где оборвется, неизвестно, но оборвется… Так-то. Ну, пока! Будешь в наших краях — заглядывай!

И. Лавров

Первое испытание

Лейтенант Аркадий Коготков входит в дежурную комнату подчеркнуто деловито. Он двигается стремительно, порывисто. На нем — китель, галифе, черная кубанка. Из-под кителя выпирается пистолет.

Коготков садится за стол.

Хлопает дверь. По полу, холодя ноги, катятся белые волны стужи. Стуча коньками, входит мальчик в белой заячьей шапке. Он едва переводит дыхание, трет нос дырявой рукавицей…

Спустя минуту, забыв о солидности, на ходу надевая шинель, из дежурки выбегает Коготков и направляется в кабинет Дровосекова.

Выскакивает Коготков.

— Мальчик, иди сюда!

Стучат коньки, будто козел копытцами. Отделение оживает. Коготков командует:

— Пляскин, останетесь дежурить. Склянка, за мной! Ты, мальчик, иди, катайся. Молодец!..

Во дворе уже шумит «Победа». Яркий свет фар вонзается в морозный туман. Выходит Дровосеков, седой, высокий, с погонами майора на шинели. За ним — оперативный уполномоченный Кисляев, следователь, Склянка и Коготков.

Через мгновение автомобиль несется по улицам…

…Уже сияет луна, хотя только восемь часов вечера. Кассир сберегательной кассы, тучная женщина в лохматой синей фуфайке, с дымчатой шалью на плечах, складывает деньги стопками, скрепляет их бумажными ленточками. Окошко в молочностеклянной перегородке она заслонила счетами. Рядом сидит заведующая сберкассой.

Тихо. Пусто. И вдруг — шорох. Женщины поднимают головы. Счеты отодвигаются. В окошках — лица в масках из носовых платков. Виднеются только глаза, брови и лбы.

Кассир видит черное дуло пистолета, рукав полушубка, блестящие глаза, тонкие, сросшиеся брови.

Перед заведующей — финский нож, платок на лице, монгольские, с косым разрезом, щелки глаз, покрасневшие веки.

— Не вставать! — приказывает парень с пистолетом.