Опанасовы бриллианты - Марк Ланской

— Беги, — прохрипел Эльмар, хотевшему было задержаться Сергею. Чтецов скатился с крыши в сугроб. Перед собой шагах в двадцати он видел широкую спину «хозяина», бегущего к деревянному забору. Не замедляя хода, Далматов обернулся. Сергей не слышал выстрелу он лишь почувствовал, как струя воздуха коснулась его щеки.

Расстояние между ними сокращалось. Стреляя вверх, Сергей настигал преступника. Он уже мог достать рукой до его плеча…

— Стой! — крикнул Сергей, но в этот момент Далматов, свернувшись в пружину, камнем упал под ноги Сергею. Чтецов перелетел через него. Он едва успел вскочить на ноги, как вслед за выстрелом что-то горячее обожгло руку лейтенанта. Сергей нажал спусковой крючок. Далматов вскрикнул. Воспользовавшись минутной заминкой противника, Сергей ударом револьвера выбил у него оружие, повалил и коленом прижал его к земле…

Когда подбежавшие милиционеры взяли Далматова, Сергей поднял валявшийся в стороне револьвер — чешскую «зброевку» калибра 7,65. Осмотрев его, он быстро пошел к дому.

Арестованных увезла машина с крытым черным кузовом. Эльмара осторожно перенесли в комнату и вызвали врача. Сергей подошел к раненому, сел на стул. Бледный, как-то сразу похудевший, Пуриньш неподвижно лежал на широкой тахте и тяжело дышал.

— Не учли мы этот сарай, Сережа, — тихо, как будто себе, проговорил лейтенант. — А нам нельзя ошибаться…

Сергей смотрел на друга, горло сжимало кольцо спазмы — он не мог говорить, на глаза навертывались слезы.

— Жить хочется… Жить… — Эльмар поморщился от боли. — Сейчас особенно… Жалко из-за дряни умирать…

— Сережа, ты слышишь меня? — заговорил вдруг Эльмар. — В столе возьми фотографию Люды… Адрес найдешь по письмам… Напиши ей… Хорошо?

— Обязательно, Эльмар, не беспокойся, спи, — ответил Сергей, следя за прерывистым дыханием друга.

Где-то вдали из репродукторов, включенных на улицах праздничного города, полился перезвон колоколов. Один за другим пробасили удары часов Спасской башни. Сергею даже показалось, что он слышит голос диктора: «С новым годом, дорогие товарищи!» И ему хотелось, чтобы эти звуки дошли и до умирающего друга. Но Эльмар закрыл глаза и больше не открывал их.

Сергей приехал в Ленинград 5 января, на три дня позднее приказа вернуться. По телефону он попросил разрешения задержаться в Риге — хотел проводить в последний путь Эльмара, выполнить его завещание.

Грустный, хмурый, он явился в Управление. Точно смущаясь чего-то, он прятал от взоров забинтованную руку, висящую на перевязи.

— Трикотажа только в квартире Далматова изъяли на 89 тысяч рублей. Кроме того ценности, золото, бриллианты — на 628 тысяч, — сказал он и тяжело вздохнул. — Но человека, прекрасного человека нет. Этого не окупишь…

— Откуда у Далматова «зброевка»? — тихо спросил полковник.

— Выменял во время войны у какого-то солдата.

— Это есть в протоколе допроса?

— Да.

Пока Сергея не было в Ленинграде, Шумский с Изотовым сумели немного дело продвинуть вперед. Георгия Шлехтера, как и следовало ожидать, не существовало: Изотов добросовестно наводил справки, начав с адресного стола и кончив допросами свидетелей. На очной ставке с Кравцовым Потапенко пришлось признать, что записка была адресована Кордову. Изотова, который вел очную ставку, заинтересовало, почему Потапенко скрывал адресат записки и вообще знакомство с Кордовым. Тот ответил, что соседку, жившую с ним в одной квартире, как-то раз вызвали в милицию. Она подозревала, что по доносу Кордова, который наговаривает на Потапенко. И соседка предупредила его об этом. Конечно, поторопился объяснить арестованный, если бы он знал об убийстве Кордова, он сразу бы сказал правду. «Боялся, что выдаст», — отметил Изотов главное в этом разговоре, и здесь была доля истины.

Далматов, его мать Зинаида Васильевна, старуха, жившая с ним в квартире, и Вента Калыня были этапированы в Ленинград. Они прибыли на два дня раньше Сергея.

Далматов и Вента отказались от своего знакомства с Потапенко, но Зинаида Васильевна подтвердила его. Да, Потапенко она знает. Он не раз приезжал в Ригу. Сын ее с Вентой также останавливался у Аркадия Игоревича, который учил их играть на аккордеоне.

Эти признания были чрезвычайно важны для Шумского. Он поочередно допрашивал то Венту, то Далматова. Калыня быстро согласилась: да, она знакома с Потапенко. Далматов упорствовал: никакого Аркадия Игоревича он не знал и не знает. Шумский улыбнулся:

— Интересно, будет вам стыдно за ложь, если я сейчас докажу, что вы прекрасно знаете, кто такой Аркадий Игоревич, а? — и он прочитал отрывки из показаний матери и Венты.

Далматов скорчил гримасу и выругался:

— Иди ты со своим стыдом… Ну, знаю такого — дальше что?

Он чувствовал себя неспокойно и старался говорить как можно меньше. Если следователям что-нибудь нужно, пусть сами узнают, доказывают, тратят на это время, запутываются. Обычно раздражительный Шумский был на редкость спокоен в разговоре с Далматовым. Он пропускал мимо ушей словечки, направленные в его адрес, и был донельзя вежлив с арестованным. Старший лейтенант с интересом смотрел на этого молодого упитанного парня. Если бы здесь находился Сергей Чтецов, то он сказал бы, что тот, рижский Далматов и этот — различные люди. Куда девалось собственное достоинство, куда пропала вежливость, которая бросалась в глаза каждому встречному? Перед Шумским сидел грубый, наглый хулиган, каких нередко приводили в милицию из пивной.

— Очень хорошо, — проговорил Шумский. — Значит, вы знаете и Кордова?

— Это еще ничего не значит. Я хотел с ним познакомиться, но беднягу убили раньше…

— Кто же его убил? — быстро спросил Шумский.

— Брось, гражданин начальник. Спроси кого-нибудь другого.

— Зачем же? Я вас хочу спросить.

Далматов сплюнул:

— Не знаю, не интересовался.

— А я знаю, — стукнул по столу кулаком Шумский. — Его убили вы, Далматов. И я вам докажу это. Вот полюбуйтесь. Старший лейтенант показал листы с данными экспертизы.

— Вы стреляли в саду. Пуля, гильза остались… Вы стреляли в товарища Эльмара Пуриньша — пуля и гильза остались. А стрелял-то один и тот же человек и из одного и того же револьвера! Кто же это, по вашему, был, а?

Далматов побледнел, глаза его, круглые, зеленые, налились кровью. Он сжал кулаки так, что затряслись руки, и, поняв, что попался, пробормотал:

— Не может быть…

— Может. И не может, а факт! Здесь есть все, — Шумский ткнул пальцем в папку, — о вашей деятельности. Меня сейчас интересуют подробности.

— Я тебе не помощник, — прохрипел Далматов и, повернувшись спиной к Шумскому, заложил руки назад.

Потапенко по-прежнему говорил, что он не имеет никакого отношения к убийству. В ночь на 29 мая он был в театре на «Лесе», а потом справлял день рождения у Барнецова, приятеля по эстраде, и поэтому не мог быть соучастником. На помощь пришли свидетели, было установлено, что в театре он не был. Баренцов же, который действительно ждал его к себе на день рождения, очень удивился, что Потапенко не пришел.

Когда Далматова после вынужденного признания привели к Шумскому, арестованный оказался более разговорчивым.

— Ладно, слушай, — сказал он, — как все случилось.

Оказывается, убийство произошло совершенно случайно. Вместе с Вентой он пошел к Потапенко, но не застал его. Около дома они встретили Кордова, которому сказали, что Потапенко где-то гуляет. Кордов пригласил их в ресторан. Сам он не пил, а их спаивал. Затем они сели в такси. Он, Далматов был сильно пьян и поэтому не помнит, как они очутились в саду 9 Января. Он задремал на скамейке и проснулся от крика Венты, которую Кордов стал целовать и обнимать. Далматов вскочил и выстрелил…

Шумский поблагодарил за признание. На следующий день он вызвал Венту и спросил ее, где она была вечером 28 мая. Она ответила, что с Борисом, но повторить рассказ Далматова не смогла. А двое свидетелей сказали, что в тот вечер она была с ними на балу в Невском доме культуры…

Потапенко за последнее время сильно опустился. Он обрюзг, постарел, исчезли жирные тяжелые щеки. Морщинистая в складках кожа на лице обвисла, как у бульдога, острее обозначился квадратный подбородок. Он окончательно запутался в своих объяснениях и сидел перед тремя работниками милиции жалкий и беспомощный. На него произвело потрясающее впечатление то, что Далматов признался в убийстве. Теперь он не знал, как вести себя, и отрицал все, что было и чего не было.

— Хорошо, — сказал Шумский, взглянув на Изотова и Чтецова. — Вы не помните, где вы были в тот вечер, не знаете, почему вы не смогли принять Кордова, и недоумеваете, как случилось, что Кордов убит. Придется мне вам все рассказать.

Шумский открыл папку, перелистал страницы и начал: