Сестренки - Ольга Шумкова

когда она больше интересовалась происходящим, будущее пугало ее.

– Я могу уехать в Эстонию, – неуверенно сказала она, – там моя семья.

– Там рядом Советская Россия.

– Но это моя страна.

– Простите меня, Анна, но нет страны, которую вы могли бы назвать своей. Иногда мне кажется, что наш бедный Исаак неслучайно вас выбрал…

– Вы хотите сказать, что я такая же гонимая, как весь ваш народ? – улыбнулась Анюта.

Макс улыбнулся в ответ. Прощаясь, он записал адрес тети Лидии в Таллине:

– Если вы решитесь на переезд.

Тем же вечером к Анюте пришла встревоженная, опечаленная Марица. Она показала телеграмму и рассказала, что ее сестра в Токае тяжело заболела, видимо, был удар. Сестра совсем одна, ее дочь служит в Будапеште, приехать ухаживать за матерью не сможет.

– Боюсь, госпожа, мне придется вас покинуть, – горько говорила Марица, – я никогда не думала, что расстанусь с вами и мальчиком… но бедная моя Жужа…

– Но вы можете взять ее сюда? – предложила Анюта, – я бы помогла вам за ней ухаживать.

– Я благодарна вам, госпожа, у вас доброе сердце! Но Жужа не захочет переезжать, она упряма, характер у нее тяжелый… Позвольте мне уехать; сейчас лето. За лето она либо пойдет на поправку, либо, да простит меня господь, умрет. Вы же, я так себе думаю, захотите навестить родню в Эстонии?

Несколько дней Марица готовилась: укутывала чехлами мебель, собирала чемоданы Марку и Анюте. Анюта ни в чем не участвовала – она бесцельно бродила по Дебрецену, рассматривала дома, запоминала город, парк, купальни.

Уезжали они в один день, и Анюта вместе с Марицей наблюдала, как закрывают ставнями окна. Она никогда не видела особняк со ставнями; почему-то это зрелище казалось ей особенно горьким.

И дорога с многочисленными пересадками, раньше только веселившая ее, показалась теперь трудной и грустной.

Тетя Лидия встречала ее на вокзале:

– Девочка моя, такое время и такое путешествие! Ты выглядишь усталой, ну, это неудивительно… А какой взрослый мой внук! Я купила тебе подарочки, но уж не паровозик и не мячик, конечно! Анюта, у нас тут такие новости… Впрочем, сама все увидишь.

О новости Анюта узнала тем же вечером. Тетя Лидия, нагрузившись судками с обедом, а по дороге еще заглянув в магазин, отправилась к Кадри.

– Она не придет сама? – удивленно спросила Анюта, – давайте я помогу вам донести.

Почему не пришла Кадри сама, было видно с первой же минуты.

– Но какой огромный живот! – воскликнула Анюта, расцеловав Кадри, – разве так бывает?

– Доктор говорит, там скорее всего двое, – сказала тетя Лидия.

– Это какой-то ужас, – пожаловалась Кадри, – я ничего не могу. В том году в самом конце лета я купила себе туфельки на кнопках; поносить не успела, рассчитывала на это лето, и что же? Не могу согнуться, чтобы застегнуть, они так и стоят в шкафу!

– Ничего, бегая за двумя, ты их быстро сносишь, – заметила тетя Лидия.

– За двумя! Какой кошмар! Боюсь подумать: ведь наверняка они уже договорились: один будет плакать, второй молчать и набираться сил! А потом наоборот. И то же самое будет с пеленками – один писает, другой ждет. И только я перепеленаю одного и без сил упаду в кресло, как тут же пеленку испачкает второй… Не понимаю, как я буду управляться!

– Отдашь одного Анюте, – сказала тетя Лидия.

– Я возьму обоих, – засмеялась Анюта, – не переживай, Кадри! Я с удовольствием буду приходить и возиться с малышами. Обещаю, одна ты не останешься!

Анюта сняла две маленькие комнатки в Кадриорге, куда уговорила перебраться и Кадри.

Марк целыми днями купался, он очень вытянулся, стал подростком, угловатым, неловким. Анюта никак не могла привыкнуть – он был по-прежнему родным и любимым, но в то же время стал совсем новым, непонятным, временами странным. Он был хорошо воспитан; никаких капризов, свойственных подростковому возрасту, он себе не позволял, никогда не грубил, не возражал, был по-прежнему предупредилен и послушен. Но он уже не кидался, как прежде, на шею приемной матери или бабушке; уже не заливался прежним смехом. Схватить его, обнять и расцеловать, пощекотать было уже невозможно. Анюта радовалась его взрослению, но ей остро не хватало прежнего малыша.

Кадри еле ползала из-за своего живота. Охая и причитая, она добредала до пляжа и тяжело усаживалась в складное кресло, принесенное Марком. Анюта кружилась вокруг нее, следя, чтобы будущая мать не перегрелась, не проголодалась, чтобы ее не продуло:

– Кадри, тебе хорошо? Не холодно? Не жарко?

– Отстань, – выдавливала Кадри, – лучше поговори с этими шалопаями… вот этот, который слева, толкает меня в печень… Господи, до всего этого я и знать не знала, что у меня есть печень!

Анюта смеялась, усаживалась рядом, укладывала ладонь на живот:

– Спокойнее, малыши! Ваша мама уже еле дышит.

– И это они еще не родились, – говорила Кадри, – ну ничего: едва рожу, сразу отдам тебе…

– Обоих?

– Нет, одного… Господи, печень! Нет, все-таки обоих, я уже сейчас с ними не справляюсь.

В мире было тревожно, но Анюта на своей маленькой даче этого почти не замечала. Тетя Лидия, приезжавшая каждый выходной, привозила газеты, говорила что-то о каком-то пакте, о вводе советских войск, о Гитлере. Анюта слушала вполуха. Ей казалось, что здесь, в крохотной стране у моря, ничего случиться не может.

– Это не так, Анюта, – как-то серьезно сказала тетя Лидия, – ты плохо учила историю: вот вы с Мишелем все вспоминаете ужасы революции, а ведь здесь в восемнадцатом году была своя революция. Было голодно и страшно, и мы с Кадри, бывало, и нос боялись высунуть из своей квартирки.

– Но это было давно, тетя Лидия, – отмахивалась Анюта.

В середине августа у Кадри родились две девочки.

– Это точно две девочки? – спрашивала измученная мать, отдыхая после родов, – мне казалось, я рожу команду футболистов.

Долго думали, как назвать малышек. Прибывшая в гости свекровь Кадри предложила назвать их Ольгой и Татьяной.

– Почему так? – наивно спросила Кадри.

Свекровь смерила ее презрительным взглядом:

– Не хотите же вы сказать, моя милая, что не понимаете, откуда мне на ум пришли эти имена? Конечно же, это Пушкин, «Евгений Онегин». Но дело не только в великом русским поэте. Так звали двух старших дочерей нашего последнего царя, они, как и вся семья, были убиты в Екатеринбурге…Мишель, согласись же, что мы должны назвать так наших девочек…

– Нет уж, – решительно сказала Кадри, – называть детей в честь убитых девушек… Я не суеверна, но так, пожалуй, и в самом деле можно накликать злую судьбу… Какое твое любимое женское имя, Анюта?

– Лидия, – не думая, сказала Анюта, – если бы я родила девочку, то назвала бы ее Лидией, в честь мамы.

– Лидия… ну вот, первую назвали! – обрадовалась Кадри.

Пришел Мишель, Кадри сказала ему о своем решении.

– Что же, назовем дочерей в честь бабушек, – согласился он.

Мать Мишеля звали Екатериной; в Эстонии это имя принято было сокращать в Кадри. Мишель называл ее