Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики - Нелли Блай

если он разоблачит меня как Нелли Блай, я стану утверждать, что никогда не видела этого человека. Однако прежде я решила попытать удачу. Мисс Грэди стояла в двух шагах от меня; я поспешно шепнула, полагаясь больше на чувство, чем на изящество выражений:

– Не сдавайте меня.

По выражению его глаз я увидела, что он меня понял, и сказала мисс Грэди:

– Я не знаю этого человека.

– Вы знаете ее? – спросила мисс Грэди.

– Нет, это не та молодая леди, которую я разыскиваю, – сказал он сдавленным голосом.

– Раз вы ее не знаете, вам нельзя здесь оставаться, – сказала она и повела его к двери. Меня охватил страх, что он решил, будто меня отправили сюда по какой-то ошибке, расскажет об этом моим друзьям и попытается меня вызволить. Поэтому я дождалась, пока мисс Грэди отопрет дверь. Я знала, что ей придется запереть ее перед уходом, и пока она будет занята этим, у меня будет возможность поговорить с ним, поэтому я окликнула его:

– Минутку, сеньор.

Он обернулся, и я громко спросила:

– Вы говорите по-испански, сеньор? – а затем прошептала: – Все в порядке. Я работаю над статьей. Помалкивайте.

– Нет, – ответил он особым тоном, означавшим, как я поняла, что он сохранит мой секрет.

Свободные люди не могут себе представить, как долго тянутся дни в лечебнице. Они кажутся бесконечными, и мы радовались любому событию, которое давало нам пищу для мыслей и разговоров. Там нечего читать, а единственная неистощимая тема для обсуждения – фантазии о всей той изысканной пище, которую пациентки съедят, когда выйдут на свободу. Мы в волнении ожидали часа, когда прибывал паром, чтобы узнать, не пополнит ли он наши ряды новыми несчастными. Когда они прибывали и их приводили в приемную, пациентки между собой изъявляли сочувствие к ним и торопились оказать им маленькие знаки внимания. Всех вновь поступающих приводили именно в шестой коридор, так что все они проходили у нас перед глазами.

Вскоре после моего прибытия привели девушку по имени Урена Литтл-Пейдж. Она была слабоумной от рождения, и ее больным местом был (как и у многих разумных женщин) ее возраст. Она утверждала, что ей восемнадцать лет, и очень сердилась, если ей противоречили. Санитарки вскоре обнаружили это и стали ее дразнить.

– Урена, – говорила мисс Грэди, – доктора говорят, что вам не восемнадцать, а тридцать три, – и остальные санитарки смеялись. Они продолжали в том же духе, пока бедное создание не начинало кричать и плакать, говоря, что она хочет домой и что все скверно обращаются с ней. Вволю поразвлекшись таким образом на ее счет и доведя до слез, они начали бранить ее и велели ей замолчать. Она впадала во все большую истерику с каждой секундой, и тогда они набросились на нее, осыпали пощечинами и стали сильно бить по голове. От этого бедное создание заплакало еще сильнее, поэтому они стали ее душить. Именно так – по-настоящему душить ее. Потом ее оттащили в чулан, и я услышала, как ее крики ужаса превращаются в сдавленные хрипы. Спустя несколько часов она вернулась в приемную, и я отчетливо видела отпечатки их пальцев, не сходившие с ее горла весь день.

Эта расправа, по-видимому, разожгла в них охоту к новым. Они вернулись в приемную и схватили старую седоволосую женщину, которую называли то миссис Грэди, то миссис О’Кифи. Она была безумна и почти непрерывно разговаривала сама с собой и с окружающими. Она никогда не говорила слишком громко, и во время, о котором идет речь, безобидно бормотала себе под нос. Они схватили ее, и у меня сжалось сердце, когда она крикнула:

– Ради бога, леди, не позволяйте им меня бить.

– Заткнись, шалава! – сказала мисс Грэди, схватила женщину за седые волосы и потащила вон из комнаты под мольбы и пронзительные крики. Ее тоже отвели в чулан, где ее крики становились все тише и тише, пока не смолкли совсем.

Санитарки вернулись в комнату, и мисс Грэди заметила, что «утихомирила старую дуру на время». Я рассказала некоторым докторам об этом происшествии, но они не обратили на мои слова никакого внимания.

Одной из обитательниц коридора 6 была Матильда, маленькая старушка-немка, кажется, сошедшая с ума после разорения. Она была миниатюрная, с милым розовым лицом. Особенных хлопот она не доставляла, разве по временам. У нее бывали приступы, когда она говорила в радиаторы парового отопления или взбиралась на стул и говорила в окно. В своих речах она поносила адвокатов, лишивших ее имущества. Санитаркам, очевидно, казалось невероятно забавным дразнить безобидную старушку. Однажды, сидя подле мисс Грэди и мисс Груп, я услышала, как они подговаривают ее обозвать мисс Маккартен совершенно гнусными словами. Подучив ее этим мерзостям, они отправили ее к другой сиделке, но Матильда доказала, что даже в нынешнем своем состоянии смыслит больше, чем они.

– Не могу вам сказать, это личное, – все, что она ответила. Я увидела, как мисс Грэди, притворившись, что шепчет ей на ухо, плюнула туда. Матильда спокойно вытерла ухо и ничего не сказала.

Глава XIV. Несколько несчастливых историй

К этому времени я познакомилась с большинством из сорока пяти женщин, содержавшихся в коридоре 6. Позвольте представить вам некоторых из них. Луиза, хорошенькая немецкая девушка, страдавшая от жара, о которой я рассказывала выше, пребывала в бредовой уверенности, что духи ее покойных родителей не оставляют ее.

– Меня много били мисс Грэди и ее помощницы, – сказала она, – и я не могу есть ужасную пищу, которую нам дают. Меня не должны заставлять коченеть за то, что я хочу подходящую одежду. О, я молюсь по ночам, чтобы папочка и мамочка забрали меня к себе. Однажды ночью в Бельвью пришел доктор Филд, я была в постели, я была так изнурена обследованиями. Наконец я сказала: «Я устала, я не буду больше разговаривать». – «Так не будешь? – сказал он гневно. – Посмотрим, не смогу ли я тебя заставить». Тут он положил свою клюку, взгромоздился на кровать и очень больно стал щипать меня за бока. Я подскочила и сказала: «Что вы делаете?» – «Я хочу научить тебя слушаться, когда я с тобой говорю», – ответил он. Ах, если бы только мне умереть и уйти к папочке!

Когда я уезжала, она была в жару и прикована к постели: может статься, что к тому времени, когда я пишу эти строки, ее желание сбылось.

В коридоре 6 содержится, или содержалась во время моего там пребывания, одна француженка, по моему твердому убеждению, совершенно в здравом уме.