Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики - Нелли Блай

Я виделась и разговаривала с ней каждый день, за вычетом трех последних, и не смогла заметить ни малейшего бреда или мании. Ее имя Жозефин Депро (если я правильно записала), ее муж и все ее друзья остались во Франции. Жозефин остро переживает свое положение. Губы ее дрожат, она разразилась слезами, говоря о своем беспомощном состоянии. Я спросила:

– Как вы здесь оказались?

– Как-то утром, пытаясь спуститься к завтраку, я сделалась ужасно больна, и женщина из того дома вызвала двух полицейских, которые отвели меня в участок. Я не могла понять их разбирательство, и они не обращали внимания на то, что я говорю. Здешние порядки мне в новинку, и не успела я понять, что происходит, как была помещена в эту лечебницу под видом сумасшедшей. Когда я только сюда попала, я плакала, не надеясь на освобождение, и мисс Грэди с помощницами душили меня, пока не повредили мне горло, которое болит с тех самых пор.

Хорошенькая молодая еврейская женщина так плохо говорила по-английски, что я не смогла разузнать ее историю, за вычетом того, что рассказали мне санитарки. Они сказали, что ее зовут Сара Фишбаум и что муж отправил ее в лечебницу, потому что она питала слабость к другим мужчинам. Позвольте рассказать вам, как санитарки пытались ее лечить, принимая во внимание, что Сара помешалась, причем на почве мужчин. Они подзывали ее и говорили:

– Сара, тебе ведь хочется хорошенького молодого человека?

– О да, молодой человек – хорошо, – отвечала Сара на своем ломаном английском.

– Ну, Сара, хочешь, мы замолвим за тебя словечко перед кем-нибудь из докторов? Тебе ведь нравится кто-то из докторов?

Потом они расспрашивали ее, кого из докторов она предпочитает, советовали ей заигрывать с ним, когда он появляется в коридоре, и так далее.

Я несколько дней наблюдала одну светлокожую женщину и разговаривала с ней, недоумевая, почему ее сюда отправили, – она была такой здравомыслящей.

– Почему вы здесь оказались? – спросила я ее однажды после продолжительной беседы.

Она ответила:

– Я была больна.

– Вы были больны рассудком? – спросила я.

– О нет, с чего это вы взяли? Я слишком тяжело работала и надорвалась. У меня в семье нелады, ни гроша за душой, идти было некуда, так что я обратилась к комиссарам, чтобы они определили меня в богадельню, пока я не смогу вернуться на работу.

– Но бедняков не отправляют сюда, если они в здравом уме, – сказала я. – Разве вы не знаете, что сюда отправляют только сумасшедших или тех, кого считают сумасшедшими?

– Когда я сюда попала, я узнала, что большинство этих женщин сумасшедшие, но потом я им поверила, когда мне сказали, что в это место ссылают всех бедняков, которые обращаются за помощью, как я.

– Как с вами обращались? – спросила я.

– Что ж, до сих пор я избегала побоев, хотя мне тошно было все время их видеть, а еще чаще о них слышать. Когда меня привезли, меня повели в ванную, а та самая болезнь, от которой мне нужно было лечение, которой я хворала, требовала, чтобы я не принимала ванну. Но они меня заставили, и после этого на несколько недель моя хворь стала сильно хуже.

Некая миссис Маккартни, жена портного, кажется совершенно разумной, за ней не водится никаких причуд. Мэри Хьюз и миссис Луиза Шанц не обнаружили никаких явных признаков помешательства.

Однажды прибыли две новые пациентки. Одна из них, Кэрри Гласс, была слабоумной, другой была милая немецкая девушка – довольно молодая с виду, и когда она вошла, все пациентки стали говорить, как мило она выглядит и какой здоровой кажется. Ее звали Маргарет. Она сказала мне, что работала поварихой и была чрезвычайно чистоплотной. Как-то раз, стоило ей отскрести кухонный пол, горничные спустились в кухню и умышленно его испачкали. В приступе гнева она стала с ними браниться; вызвали полицейского и отправили ее в лечебницу.

– Как они могут говорить, что я умалишенная, просто потому, что я позволила себе вспылить? – жаловалась она. – Других не запирают как сумасшедших, когда они сердятся. Полагаю, мне остается только помалкивать, чтобы избежать побоев, которые достаются другим, как я вижу. Никто обо мне слова дурного не скажет. Я делаю все, что мне говорят, выполняю любую работу, какую поручают. Я во всем послушна и делаю все, чтобы доказать им, что я в своем уме.

Однажды привезли умалишенную. Она шумела, и мисс Грэди поколотила ее и поставила ей синяк под глазом. Когда доктора его заметили и спросили, в таком ли виде она прибыла в лечебницу, санитарки сказали, что так и было.

За все время пребывания в коридоре 6 я не слышала, чтобы санитарки обращались к пациенткам иначе, как с руганью и криками, – разве чтобы подразнить их. Большую часть времени они проводили, сплетничая о докторах и других санитарках самым приземленным образом. Мисс Грэди почти всегда уснащала свою речь нецензурной бранью и обычно начинала каждую фразу с упоминания имени Господнего всуе. Пациенток она обзывала самыми гадкими и нецензурными словами. Как-то вечером она побранилась с другой санитаркой, пока мы ужинали хлебом, и, когда та ушла, стала обзывать ее гадкими словами и отпускать на ее счет безобразные замечания.

По вечерам приходила женщина, как я полагаю, заведовавшая кухней для докторов, и приносила санитаркам изюм, виноград и печенье. Вообразите себе, что чувствовали голодные пациентки, глядя, как санитарки поедают все это, – для них это было недоступной мечтой о роскоши.

Однажды доктор Дент разговаривал с пациенткой, миссис Тарни, о неприятности, произошедшей у нее с санитаркой или экономкой. Вскоре после этого мы спустились к ужину, а женщина, побившая миссис Тарни, о которой говорил доктор Дент, сидела у двери столовой. Внезапно миссис Тарни схватила свою чашку с чаем, бросилась к двери и швырнула ее в женщину, которая ее била. Раздался громкий крик, и миссис Тарни вернули на место. На следующий день ее перевели в «отряд на веревке», предположительно состоящий из самых опасных и склонных к самоубийству женщин на острове.

Поначалу я не могла, да и не хотела спать до тех пор, пока могла услышать что-то новое. Возможно, ночные санитарки жаловались на это. Как бы то ни было, однажды ночью они вошли и попытались заставить меня принять порцию какой-то микстуры из стакана, сказав, что от этого я засну. Я ответила им, что не сделаю ничего подобного, и они меня оставили – как я надеялась, до утра. Но надежда моя оказалась тщетной: спустя несколько минут они вернулись с доктором, тем же,