Камни - Анна Дрейзер

рядом Альбина, она непременно попыталась бы вразумить бестолковую падчерицу. Но Альбина была в Выборге, а она, Каролина, — в Санкт-Петербурге.

А ещё она, будущий медик, ужасно не любила ходить по врачам.

И это тоже сыграло злую шутку — потому что, когда потом, спустя несколько лет, она была вынуждена обратиться к врачу-гинекологу с острой болью, та после осмотра, хмурясь, направила её на УЗИ, а после вынесла вердикт.

— Где ж вы раньше были? — сурово произнесла эта недовольная пожилая женщина, которой Каролина явно не понравилась с первого взгляда. — Наслаждаетесь своей бурной молодостью, потом детей рожать некому, — врач посмотрела на неё, и взгляд этих маленьких и невероятно злых тёмных глаз буквально пригвоздил Каролину к стулу. — У вас непроходимость труб, деточка.

Она даже не стала спрашивать, можно ли это вылечить. Ей хотелось как можно скорее выйти из кабинета этой злобной как сам Сатана женщины, не пойми за что прилепившей на неё ярлык гулящей особы с «бурной молодостью».

На следующей неделе Каролина обратилась к другому врачу. Диагноз подтвердился.

Ей назначили лечение, но особого результата оно не дало.

Тот, другой врач сказал ей, что чуть позже можно будет повторить курс лечения. Что надежда, пускай и небольшая, всё же есть.

Но в целом прогноз в будущем забеременеть и родить ребёнка с таким диагнозом крайне невелик.

По крайней мере — естественным путём.

Каролина решила успокоиться.

Всё равно она ни с кем не встречалась, и на горизонте не было никого мало-мальски подходящего. Пара студенческих романов ничем серьёзным не закончилась, и со временем Каролина пришла к выводу, что всё это ей не особо и нужно.

Истории знакомых девушек, вышедших замуж, её совершенно не радовали.

Истории из интернета, которые она любила почитывать перед сном, радовали ещё меньше, а иногда — откровенно пугали.

Окончив интернатуру, Каролина начала работать в поликлинике, и после историй, услышанных от пациентов, желание завести с кем-либо отношения, казалось, оставило её окончательно.

Наверное, это и есть то, что называется профессиональная деформация.

Она уже почти смирилась и отпустила это.

Она не особо любит детей, сказала она себе.

Не любит детей и не хочет замуж.

Так что невелика потеря.

Так было — но теперь всё изменилось.

Он сам сказал, что не хочет семью, говорила она себе.

Точнее — пыталась говорить.

Отсутствие детей — не проблема для него.

Каролина повторяла это себе раз за разом.

Но что-то внутри всё равно продолжало свербеть.

Это пока что.

Это сейчас.

Ему уже сорок четыре. У него нет детей.

И он еврей.

Он может не верить в Бога, не соблюдать традиции и с ног до головы забиться татуировками. Но он еврей.

Недавно он сам предложил ей посмотреть вместе «Список Шиндлера». И он плакал.

Каролину этот фильм тоже всегда трогал. Но она поняла, что для него это несколько другое.

Он еврей. Для них очень важно иметь потомков.

Да и вообще… врал он всё — про своё нежелание иметь семью и детей.

Не ей даже врал — себе.

Каролина поняла это совсем недавно.

В тот вечер они гуляли по набережной Смоленки.

Давид вообще обожает Смоленку — эту хмурую, мрачную «кладбищенскую» реку с илистым дном, с берега которой в некоторых места могильные кресты Смоленского Православного кладбища, кажется, уже начинают оползать в воду. Ранее Каролина Смоленку особо не любила.

Точнее — она попросту не задумывалась о том, нравится ей эта река или нет.

Ей было всё равно.

Теперь же Смоленка стала ассоциироваться у неё с ним.

И Каролина просто не смогла бы не полюбить её.

Они гуляли по набережной и о чём-то болтали. Он робко спросил, можно ли ему обнять её. Она с улыбкой покачала головой — мол, «Давид-Давид, что за глупость ты сейчас сморозил!»

— Когда люди регулярно спят вместе, вопрос о том, можно ли обнять, звучит более чем странно, — сказала она.

— Прости. Я просто… не привык…

Ему не пришлось договаривать. Она поняла, о чём он.

Давид не привык публично проявлять эмоции.

Такие эмоции.

Каролина тут же проговорила, что да, разумеется, он может её обнять, и дальше они пошли уже крепко прижавшись друг к другу.

И в этот мгновения всё казалось ей невыразимо прекрасным…

…ровно до того момента, как белокурая девочка лет трёх в светло-розовом платьице вылетела им навстречу и чуть не врезалась в Давида, притормозив в последний момент, после чего застыла перед ними, будто маленький напуганный сурикат.

— Милана! — крикнула идущая сзади мать девочки. Довольно полная для своих примерно двадцати пяти лет, она держала под руку своего супруга — такого же тучного и неуклюжего мужчину лет тридцати в очках и с небольшой бородкой — и явно не имела намерения отклеиваться от мужа и нестись за дочерью. Отец Миланы так и вовсе реагировал на происходящее более чем флегматично. — Извините, — быстро добавила женщина, поравнявшись с ними.

— Ничего страшного, — проговорил в ответ Давид, и, взглянув на его лицо, Каролина невольно поразилась.

Кажется, он умилялся.

Нет, не «кажется».

Он действительно умилялся.

Давид Вайсман, весь такой из себя брутальный татуированный кот, который гуляет сам по себе, чья жизнь, как он сам сказал ей на сеансе, максимально комфортна, умилялся.

Ему явно казалась очаровательной эта маленькая девочка.

Даже больше.

По его взгляду было понятно, что он был бы совершенно не прочь стать отцом какой-то такой же девочки.

Или мальчика.

Флегматичный отец Миланы промычал что-то невнятное вроде извинений. Давид вновь ответил «ничего страшного».

Каролина промолчала.

Лицо её помрачнело, и она поджала губы — как делала всякий раз, если задумывалась или была недовольна.

Он заметил это — едва ли не моментально.