Камни - Анна Дрейзер

— Она хочет, чтобы ты её погладил, — ответила она. — Джейн обожает мужчин. До меня у неё был хозяин, мужчина, полицейский. Когда Джейн было чуть меньше года, он погиб при исполнении. Как это часто бывает, «добрые» родственники хотели попросту выгнать собаку на улицу, но Джейн повезло столкнуться с зоозащитниками, и она оказалась в приюте. Я увидела её случайно — в ленте ВК попался пост. На следующий день я поехала в приют и забрала её. Мы с ней лучшие подружки, но, видимо, ей не хватает мужского общества, — она потрепала Джейн по голове и взяла её за лапу. — Говорят, собаки запоминают прежнего хозяина. Как и кошки.

Осторожно, неодобрительно косясь на всё ещё распахнутую пасть Джейн, Давид положил руку на её голову. Собака тут же стала ластиться.

— Ну вот видишь, — сказала ему Каролина. И, смеясь, добавила: — Это любовь. С первого взгляда.

Он ещё раз провёл кончиками пальцем по кудрявой шерсти эрдельтерьера, затем, осмелев, погладил её всей ладонью.

Любовь с первого взгляда — это то, что я чувствую к тебе, Каролина.

Я — стареющий влюблённый придурок сорока с лишним лет.

Который до тебя прожил добрую половину своей жизни с убеждением, что ему нахрен не упала эта любовь.

Она тоже несколько раз оставалась у него — меньше, чем он у неё, ведь ей нужно выгуливать Джейн.

В последний раз, когда она осталась, его кошки облепили её. Особенно одна из них — Принцесса Эльза, для друзей просто Эльза — злая и неконтактная по характеру, наиболее настойчиво тёрлась, ласкалась и всем своим видом показывала, что совершенно не против того, чтобы эту женщину оставили здесь.

Он и сам хочет оставить её здесь.

Он это осознал.

Давид никогда не хотел семью. Более того — мысли о совместном проживании с кем-либо ужасно его пугала, и, когда в мессенджере он писал Паше Харитонову об абстрактной женщине, которая будет-де жрать мозг ложечкой, а по субботам — ножом и вилкой, он действительно говорил то, что думает.

Теперь всё изменилось.

То есть, не совсем.

Страстное желание иметь именно семью у Давида, положа руку на сердце, так и не появилось.

Это несколько другое.

Он хочет её себе.

Он хочет, чтобы она была его.

Настолько — что готов принести в жертву своё порой страстное нежелание убираться дома и многое другое.

Время от времени Давид слышит разговоры знакомых мужчин о женитьбе. Они говорят какую-то чушь о приготовленной еде и постиранных носках.

Давиду это всё не нужно.

Давид умеет стирать носки. Как и заказывать доставку из ресторана. А в особо безвыходном положении — даже готовить.

Давиду не нужно, чтобы о нём заботились; он хочет заботиться сам.

От этих мыслей голова просто взрывается.

В один прекрасный день он заходит в ювелирный магазин, чтобы купить часы отцу на юбилей.

Отец любит хорошие часы. Те, что служили ему верой и правдой уже несколько лет, он не так давно случайно уронил и разбил.

Отец был ужасно расстроен, и, увидев это, Давид счёл своим долгом подарить ему другие.

Как бы странно и не всегда легко ни складывались их отношения.

К сожалению, таких часов, какие могли бы понравиться Самуилу Соломоновичу, в этом ювелирном магазине Давид не находит.

Он уже собирается уйти, когда его взгляд вдруг упирается в другое.

В изящное кольцо из красного золота с пятью аккуратными среднего размера рубинами в обрамлении маленьких сверкающих бриллиантов.

Он подзывает девушку-продавца.

Он просит её отложить кольцо.

Он применяет всё своё обаяние.

Он чувствует, что девушка теперь, должно быть, ненавидит эту редкостно везучую особу, ради которой брутальный мужчина в неизменной кожаной куртке готов идти на такие ухищрения.

Плевать на это.

Сейчас — плевать.

Ему нужен результат.

Еврей он или нет, в конце концов.

Этой ночью он остаётся у неё и, пока она спит, он измеряет линейкой единственное простенькое серебряное кольцо, которое оно носит (благо, она, в отличие от него, имеет привычку снимать все свои украшения перед сном).

У кольца семнадцатый размер, и Давид понимает, что то, другое кольцо подойдёт.

Потому что оно именно семнадцатого размера.

На следующий день он возвращается в ювелирный магазин, чтобы купить его.

Он до последнего момент боится, что девушка-продавец могла из вредности продать его кому-то другому, но, разумеется, ничего подобного не происходит.

Кольцо его дожидается.

Как и должно было быть.

Паша грустно ковыряется в тарелке палочками для суши, и Давида уже начинает это злить.

— Доедай давай.

— Я наелся, — грустно говорит Паша. Он, разумеется, не наелся — аппетит у Паши, как и у всех азиатов, обычно отменный, просто его что-то гложет, и у него плохое настроение. — Давай лучше ты.

— Угорь некошерный. Так что он твой, без вариантов, забирай.

Паша тихо смеётся.

— Я всякий раз стесняюсь есть при тебе что-нибудь типа свинины, — говорит он, — а ты тут со своим угрём.

— Дурак ты. Придумал тоже. Я б, может, с радостью ел всё подряд, но, стоит мне употребить что-нибудь, выходящее за пределы кашрута, мой организм тут же норовит припомнить мне, что я грёбаный жид.

— Не обзывай себя так, — хмурится Паша.

— Да я же шучу, ты чего, — Давид усмехается. — В юности я приложил кастетом умника, который вздумал назвать меня так. Это чтоб ты знал.

— Ты страшный человек, — говорит Паша, и они вместе начинают смеяться.

— Да, если бы не этот долбанный нацист, я поступил бы служить в полицию. А так… — он пожимает плечами, — как говорится, «Юра, мы всё прое…»

— Тот чел выжил? — аккуратно интересуется Паша, и Давид снова смеётся.

— А ты прикольный. Разумеется, выжил. Отец впрягся за меня, всё решили миром. Кто бы меня взял на работу в