Камни - Анна Дрейзер

так понимаю, разделить счёт ты не согласишься? — она допивает свой коктейль и отодвигает бокал.

— Даже не думай об этом.

Он смотрит ей в глаза, и она снова безупречно считывает всё, что он пытается сказать ей без слов.

Я позволил тебе вести и позволю дальше. Но это я тебе не уступлю.

Она кивает в ответ — так, будто он на самом деле это произнёс.

И в этот момент он вдруг думает о том, что те его мысли она, должно быть тоже считала безупречно.

Её дом совсем неподалёку от дома его отца — он успевает подумать об этом, несмотря на роящиеся в голове другие мысли.

Впрочем, сейчас он не собирается об этом сообщать.

Она держится столь уверенно, что даже не произносит банальное и пресловутое «идём?» или «поднимешься?»

Она просто не отпускает его руку.

Точнее — отпускает, но лишь на пару мгновений.

Чтобы достать ключ.

Эта её уверенность выглядит настолько прямой, что даже сбивает с толку, и он вдруг заминается.

— Ты правда хочешь, чтобы я зашёл? — тихо произносит он.

Она ничего не говорит в ответ — только кивает.

Но этого достаточно.

Он хочет обнять её ещё в лифте, но сдерживается.

Сдерживается из последних сил — оттого, едва переступив порог её дома, он крепко прижимает её к себе. Она не противится, наоборот — ещё сильнее припадает к нему. Его руки уже вовсю гладят его тело, когда он вдруг понимает, что они до сих пор ещё ни разу не целовались. Он касается губами её губ — сначала осторожно и неловко. Она чувствует эту неловкость — и вновь берёт всё на себя, раскрывая его губы своими. Теперь они едва ли не вгрызаются губами друг в друга — так, будто каждый желает испить другого до дна.

Оторвавшись от её губ, он жадно припадает к её шее. Она пахнет духами. Сладковато-терпкими. Он вдыхает их, ни на мгновение не прекращая её целовать. Она тяжело дышит — уже со стонами. Её пальцы зарываются в его волосы.

— Милый мой, — сбиваясь, шепчет она, — милый мой…

Он прижимает её к себе ещё сильнее.

Это не просто страсть — его любят, и от осознания этого сердце едва не останавливается.

Она не успевает предложить пойти в спальню — он задирает её платье (её прекрасное платье, которое ей так идёт) и быстрым уверенным жестом расстёгивает ширинку.

Ни о каких «не встанет» из мужских пабликов и речи теперь не идёт.

Она не противится, продолжая тяжело дышать, но на какое-то мгновение им вдруг овладевает неуверенность.

— Если ты не хочешь стоя… — тихо произносит он.

Она кладёт палец на его губы:

— Я хочу стоя. А потом как-нибудь ещё, — она проводит кончиками пальцев по его щеке. — Ты ведь никуда не спешишь?

— У меня шаббат, — отвечает он, качая головой.

— Время для радости, — кивает она.

Всё происходит быстро. Она кончает после нескольких толчков, и он понимает, что тоже может больше не сдерживаться.

Он крепко держит её. Она дрожит. Он целует её волосы.

Кажется, она сказала, что любит его.

Он почти уверен, что слышал именно это.

Он сжимает её ещё сильнее — так, будто ещё чуть-чуть и раздавит. Она мягко отстраняет его, давая понять, что он немного перегнул.

— Где… твоя собака? — неожиданно для самого себя произносит он. Ему вдруг приходит в голову, что собаки в квартире нет: будь она здесь, её бы явно заинтересовало происходящее в коридоре.

— Она на даче у родителей, — отвечает она. Зрачки её всё ещё расширены, а дыхание всё ещё сбивчиво. — А откуда… откуда ты знаешь, что у меня есть собака?

— Я смотрел твою страницу, забыла?

— Точно, — она качает головой. И быстро добавляет: — Наверное, нам стоит пройти.

Он соглашается.

Он смотрит на неё как на богиню — потрясённый не так тем, что произошло, как её нечаянным признанием.

Он хочет сказать ей «я тоже».

И понимает, что сегодня скажет.

Именно сегодня.

Конец первой части

[1] Международный день памяти жертв Холокоста.

Часть вторая

1

Осень приносит с собой дожди, холода и туманы и прочие «прелести» питерской жизни.

Небо теперь почти всё время серое, но Давида это не раздражает.

Ему, как ни странно, нравятся холод, сырость и пасмурное небо Санкт-Петербурга.

С отцом Давид видится теперь ещё реже. Начался учебный год, и он теперь очень занят на работе. А ещё есть тренажёрный зал, Паша, по которому он скучает и время от времени с практически с применением угроз и насилия вытаскивает куда-нибудь в ресторан или бар…

…и — она.

Каролина.

К другому психотерапевту Давид так и не начал ходить.

Она его не уговорила.

Ему уже лучше, сказал он.

По крайней мере, мать сейчас ему почти не снится.

Почти.

Каролина несколько раз пыталась возразить, а затем поняла, что это бесполезно.

Заставить Давида Вайсмана что-либо делать (или же наоборот — не делать того, что ему делать хочется) не мог бы, пожалуй, даже его отец.

Нет, не так.

Этого не смог бы даже его обожаемый дед.

Каролина это поняла — и перестала настаивать.

Предварительно взяв с него обещание, что он станет её слушаться и в случае ухудшений скажет ей всю правду о своём состоянии.

Он часто остаётся у неё на ночь. Первое знакомство с «солдатом Джейн» вызвало у него состояние шока: обнюхав его, собака по-простецки, ничего и никого не стесняясь, поставила на Давида свои лапы и жизнерадостно распахнула пасть с вываленным языком.

— Кажется, она хочет, чтобы меня увезли с инфарктом, — сказал он тогда