Камни - Анна Дрейзер

— Каролина, простите, я знаю, я всё испортил, но…

— Да замолчите вы наконец!

Он замолкает — по инерции — и она наконец продолжает:

— Давид, я не могу больше работать с вами как психотерапевт, потому что воспринимаю вас иначе. Не как врач пациента… то есть — не только так. Я слишком вовлечена эмоционально в ситуацию… и в вас. Будь ваш дед жив, он бы тоже сейчас сказал…

— Да при чём тут мой дед! — выпаливает он, снова вскакивая. — Каролина! Ради бога, простите мне ту чушь, что я вам наговорил, и, если вы сможете забыть об этом…

Она смотрит ему в глаза.

— Я сказала, что слишком вовлечена в вас эмоционально, — повторяет она. — Вы меня вообще слышите? — он обескураженно молчит, и она продолжает: — В прошлый раз вы спросили меня, могли бы вы понравиться мне как мужчина, — и уже неоднократно извинились за это. Я могла бы сейчас обидеться, но я вас понимаю. Я не могу и не буду более видеться с вами как врач именно по той причине, что я хотела бы видеться с вами иначе.

Его сердце начинает бешено колотиться.

Она хочет видеться с ним иначе…

Она хочет…

Ошарашенный, он подходит к ней. Она поднимается с кресла.

Он берёт её руку. Она не противится. Он сжимает её в своей. Её пальцы тонкие и хрупкие.

И — такие же жёсткие, какими показались ему в тот самый первый день на кладбище.

Она смотрит на него не отрываясь. Её голубые глаза кажутся глубокими, как омуты.

— Идём отсюда, — говорит она. — У меня и правда нет сегодня больше пациентов. Я велела администратору никого не записывать, чтобы никто не стал нам мешать. Идём, — он молча кивает, и она заканчивает: — И давай на «ты» уже наконец.

Он тихо смеётся:

— Я так привык тебе «выкать».

— Отвыкай, — говорит она. Их пальцы вновь переплетаются.

Его дыхание наконец восстанавливается, и он начинает отчаянно соображать, куда её можно сейчас пригласить.

Туда, куда ему действительно хотелось бы, пока, вероятно, нельзя.

Окинув её быстрым взглядом, он вдруг отчётливо понимает одну вещь.

Это платье сидит на ней идеально.

Так, как ни на ком другом.

Они гладят пальцы друг друга, сидя за столиком в кафе.

Её рука такая же жёсткая — но теперь она горячая.

Говорить им хочется тоже; им нужно узнать друг о друге столь многое и в то же время так неловко задавать вопросы, что порой повисают паузы, но пальцы их всё это время продолжают соприкасаться, переплетаться, гладить.

— Ты левша? — спрашивает она, внимательно наблюдая за ним.

— Да, — кивает он, довольный, что она заметила. Всё это время он держал бокал в левой руке, но люди редко обращают внимание на подобные мелочи — ровно до того момента, пока он не начнёт писать от руки. — Вроде как отец подумывал меня переучить, но дедушка отговорил его от этой светлой мысли.

— Я давно заметила, — говорит она. — Ещё на сеансах.

Он польщён. Но сейчас ему не слишком хочется говорить о себе. О нём они слишком много говорили на тех самых сеансах. Ему хочется говорить о ней. Спросить, сколько ей лет, какую музыку она любит, какие фильмы смотрит, и многое другое. И пока он смекает, с чего именно лучше начать, она сама продолжает разговор.

— Мне тридцать два, — говорит она. И тут же поясняет: — Ты хотел спросить, я же знаю.

— Хотел, — кивает он, сильнее сжимая её руку.

— Я поняла это.

— Я старше тебя на двенадцать лет, — говорит он и легко усмехается. — Не хочешь найти кого-то помоложе, пока не поздно?

— Осторожнее, — улыбается она, — я сейчас решу, что ты пытаешься соскочить.

— Ни в коем случае, — он сильно, едва ли не до хруста сжимает её руку.

— Я из Выборга, если тебе интересно, — говорит она, и он тут же кивает:

— Я знаю.

— Откуда? — хмурится она.

— Я смотрел твою страницу ВК.

— Ах ты сталкер, — она улыбается, а затем смотрит ему в глаза. — Я твою тоже.

— Да ладно! — восклицает он.

Она смеётся:

— Да, да.

Его рука, высвободившись на какое-то мгновение из плена её тонких сильных пальцев, касается её бедра.

Она даже не вздрагивает — лишь выразительно смотрит на него.

Глаза её снова похожи на омуты.

— Ты проводишь меня домой? — говорит она.

— Ты устала?

— От тебя — нет, — она продолжает смотреть на него всё тем же долгим пронзительным взглядом, и он вдруг задаётся вопросом о том, не владеет ли она случаем гипнозом. — От этого кафе — да. Кстати, — она кивает в сторону стоящего перед ним бокала с безалкогольной «Маргаритой», — я прекрасно поняла, что ты заказал его только лишь потому, что решил, будто я стану ругать тебя за алкоголь.

— А ты стала бы?

— Конечно. Лечение важнее сиюминутных удовольствий.

Он тихо смеётся:

— Вы так строги, доктор.

— Так ты меня проводишь? — настойчиво повторяет она.

Он понимает. Он всё прекрасно понимает.

Это приглашение. Приглашение продолжить вечер у неё дома.

На какой-то момент ему становится страшно. В голову лезут всякие ужасы из мужских пабликов и телеграм-каналов. Вонючие носки. Внезапно отказавшийся вставать член. Преждевременная эякуляция.

А ещё он обрезан. А она не еврейка. Вдруг ей это не понравится…

Скажи ей «да», идиот.

Иначе она сейчас решит, что ты её не хочешь.

Скажи «да» и сделай всё, что она пожелает.

В крайнем случае — ляг на спину, подчинись ей и дай ей кончить столько раз, сколько она сможет.

— Да, — говорит он. Это, должно быть, звучит испуганно; неудивительно — ведь он боится сделать что-нибудь не так, оттолкнуть, разочаровать ещё до того, как что-либо начнётся. — Да, я провожу тебя… конечно.

— Я