Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня) - Валентин Костылев

- Что это? - заинтересовался Истома.

- Колонна Трояна.

Игнатий Хвостов рассказал товарищам о том, кто был Троян и каким жестоким преследованиям подвергал он первых христиан.

Шевригин поморщился.

- А тут есть и другое местечко... - вмешался в разговор Франческо. Колизей... Много там было пролито христианской крови... Ой, как много! Земля, думается, на версту в глубину пропитана здесь кровью.

С одной из возвышенностей Шевригин стал внимательно рассматривать окрестности. Все эти холмы, покрытые зеленью и множеством домов и домиков, невольно натолкнули на мысль о Москве. Что за оказия! Куда ни заедешь, на что ни посмотришь, - непременно матушка-Москва на ум приходит. И хотя растительность здесь иная: вместо березок, какие-то чужие, голые пальмы и кипарисы, и дома, совсем непохожие на московские бревенчатые хоромы, и улицы и площади не такие, как в Москве, - находишься здесь, а душа - дома.

На другой день московским гостям предложили верхом поехать осмотреть древние постройки Рима. Перед москвичами развернулась картина величия некогда всемогущего Вечного Города, на которое красноречиво указывали Капитолий, Колизей... Чичерони, которого дал Шевригину Медичи, рассказывал, что Рим можно разделить на три города: новый, старый папский и древний.

- Вот видите, - говорил он, часто моргая своими густыми черными ресницами, - стоят дома, а до них стояли на этом месте другие здания, а до тех пор еще были другие постройки... От того времени, вон видите, башня, а рядом построенный совсем недавно домик. Башня та времен Цезаря. Рим вечный город, три мира таятся в его стенах. Вон смотрите - между домами виднеются террасы, крепостные брустверы, башни, дворцы, церкви, развалины... А там, глядите, какие громадные, страшные откосы римских фундаментов, а здесь, глядите, фонтаны и кресты... Чудеснее нашего Рима нет городов на свете...

Смуглое красивое лицо проводника-итальянца выражало откроенное восхищение. Черные глаза блестели трудно скрываемым торжеством, когда он замечал на лице московских гостей удовлетворение тем, что они видели.

На каждом шагу взорам Шевригина и его спутников являлись следы глубокой старины.

Начиная с Капитолия и вплоть до Колизея, развернулись во всей своей сказочно-причудливой нагроможденности развалины уснувшего вечным сном древнего Рима. Это обиталище видений прошлого было уже вне деятельного, живущего мира.

- Все, что вы видите, - пояснил проводник, - вмещает в себя Форум, Капитолий и Колизей, а направо, глядите... скала Торейская, тут же и развалины дворцов цезарей, налево Мамертинская темница, а те громадины остатки храма Константина... Здесь было сердце Рима. Здесь кипела жизнь...

У Форума путники соскочили с коней. Потянуло подойти поближе ко всем этим зданиям и каменным колоннам, посмотреть, дотронуться до их холодной поверхности, прислушаться к тишине, к тишине особенной, как будто неслышно о чем-то говорящей.

Некоторые колонны разбиты в вершине, другие у основания; немало их совсем вросло в землю, покрылось плесенью и травой.

- То, что вы видите, разрушалось не раз дикими варварами, нападавшими на наш священный город, - грустно произнес проводник.

При этих словах его московским людям невольно пришла на память Москва, совсем недавно сожженная и разоренная татарами... Сердце сжалось от боли.

Шевригин сказал, что чувствует усталость после всего виденного и просит проводить их обратно во дворец Медичи.

По вечерам в палаты к московскому послу приезжали из Ватикана кардиналы и знатные дворяне. Они привозили с собою много вина и самые изысканные яства, угощали ими московских гостей, да и сами бражничали до того, что уже с большими усилиями возвращались домой, а были и такие гуляки, что даже ночевали тут же, во дворце Медичи.

Однажды с ними приехал бойкий, расторопный католический священник Рудольф Кленхен, знавший хорошо русский язык. Когда папские вельможи, сильно захмелев, вышли из палаты в сад, Кленхен по секрету поведал Шевригину, что папа сам, первый, хотел послать дружественную грамоту к царю Ивану Васильевичу; что его, Кленхена, однажды вызвал к себе кардинал Морон:

- Так как ты бывал в Московии, - заявил он, - избираем мы тебя послом к царю Ивану. Когда, с помощью ангела господня, ты прибудешь в Москву, отдай царю письмо его святейшества и наше. И жди ответа.

Далее Кленхен сообщил Шевригину, о чем было написано в грамоте папы. Прежде всего папа посылал царю Ивану благословение "святого отца" и затем сообщал, что "его святейшеству известно о добром расположении московского венценосца к Римской церкви и к наместнику Христову - папе. Его святейшество знает о могуществе русского государя, о многочисленных его народах, об обширных владениях, о великих одержанных им победах над врагами христианства, о доблести, о военном его искусстве, благоразумии, великодушии, коими он всех удивляет и пленяет, соединяя все это с живейшею ревностью к вере".

- Кардинал Морон, - продолжал Кленхен, - сказал мне: "Заяви царю, что римские первосвященники издревле привыкли своими отеческими наставлениями возбуждать великих монархов ко всему изящному для славы божией, как свидетельствуют летописи и памятники всех народов. Упомяни и о знаменитых ополчениях христианских для завоевания Иерусалима, о славной победе, одержанной над Оттоманским флотом при островах Ионических во времена папы Пия Пятого... Внуши царю, что дружество "святого отца" для него будет зело полезно, что многие властители за их добродетель были удостоены римскими папами королевского сана и титула". А потом кардинал Морон шепнул мне на ухо: "Главная цель твоя будет не только склонить великого князя к политическому союзу с Римской церковью, но и к церковному. Сумей возбудить в нем желание к принятию веры католической!"

Шевригин, объятый великим любопытством, не успевал подливать вино в сосуд Рудольфа Кленхена, - с таким увлечением священник поверял Шевригину государственные тайны.

- Ну, а еще что говорил кардинал?! - подвинувшись вплотную к Рудольфу, спросил вполголоса Шевригин.

- А еще сказал он, - продолжал Кленхен, - что государь московский может убедить и шаха персидского к соединению с Европою против оттоманов.

- Но ведь шах персидский - язычник!

- Когда дело выгодное, не грех дружить и с носорогом.

- Что же еще говорил кардинал? - не выдавая нетерпения, равнодушно спросил Леонтий Истома.

Совсем уже опьяневший Рудольф произнес хмуро:

- Сказал... сказал... что император Рудольф - ворона... и... глупец... Не любит он цесаря за слабость!..

- Почему он так сказал? В каких мерах папа с цесарем?

Собравшись с силами, тот ответил:

- Император... должен был заключить союз с Москвой, он и сам хочет... да князей своих боится, его надо убить, папа нашел бы на его место достойнейшего. Может быть, его и убьют... Папа сердит на него.

Шевригин, лукаво улыбаясь, откинулся на спинку высокого остроконечного готического кресла и закрыл глаза, что-то обдумывая.

Вдруг, встрепенувшись, он спросил:

- Но ты мне, отче, не сказал: почему же ты не попал в Москву?

- Смешной ты человек! - пьяно расхохотался Кленхен. - Папе уже донесли, что царь собирается тебя послать в Рим к его святейшеству... Тайные люди есть у папы близ московского великокняжеского трона... Через Польшу пришло известие еще в ту пору, как ты и не знал, что тебя пошлет царь к папе.

Не ожидавший такого ответа Шевригин привстал с кресла, пораженный словами попа.

- Тайные люди?!. - с недоумением повторил он.

- Что же ты удивляешься? Его святейшество по всему миру рассеял своих приверженцев... Разве ты не знаешь, что на земле божией идет великая борьба католических праведников с еретиками-протестантами? Его святейшество должен иметь при государях своих людей. В Ватикане давно интересуются Московским двором. Как же не иметь там своих людей?

В это время из сада в палату вернулась толпа ватиканских дворян. С ними явилось несколько красивых женщин, которые вдруг подлетели к Истоме Шевригину и, грациозно поклонившись, с любезными улыбками поднесли ему букеты цветов, назвав посла "любезным синьором Леонтием".

Шевригин поднялся с кресла, спросил:

- Благодарю... по какой причине оная честь?

Подскочив, Франческо Паллавичино услужливо перевел сказанное Шевригиным, лукаво подмигивая ему.

Мужчины и женщины весело рассмеялись; а одна из них подошла к нему и сказала, жеманно улыбаясь:

- Вы - посол знаменитого монарха... Это достаточно!

Шевригин пригласил всех сесть за стол.

Откуда-то явились музыканты с флейтами и арфами.

Началось с новою силой шумное веселье.

Вскоре глаза всех женщин были обращены в сторону Игнатия Хвостова.

- Какой красавец! - громко сказала одна из них. Это же повторили и все остальные.

Хвостов понял их слова, слегка покраснел, отвернулся.

Хмельной поп Рудольф Кленхен погрозился на женщин пальцем и сказал им тихо, вероятно, что-нибудь непотребное, ибо все женщины смущенно захихикали, закрыв лицо ладонями.