Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня) - Валентин Костылев

Государь дал наказ отборным кремлевским всадникам - беречь пуще глаза посольских людей, отъезжающих в далекую заморскую страну, в папский город Рим. Важно доставить в целости и невредимости посольский караван до берегов Варяжского моря, где стоит город Пернов; пускай сядут на корабли да поплывут; тогда и от сердца отляжет и на душе станет легче.

В головной повозке Леонтий Истома Шевригин, а с ним рядом толмач Вильгельм Поплер; в следующей - Игнатий Хвостов и другой толмач Франческо Паллавичино, в третьей - два подьячих: Васильев Антон и Голубев Сергей.

Шевригин оглядывается слегка прищуренными глазами по сторонам подозрительно, настороженно. Да и как же не быть настороже? Ведь совсем невдалеке шведское войско. И по лесам немало бродит шаек ландскнехтов короля Иоанна. Хитрое дело - пробраться к морю через леса и поля лифляндские, едва ли не полностью захваченные шведами, немцами и наемниками короля Стефана.

В проводниках - пожилой латыш, лесной житель, охотник, некогда находившийся на службе у московских воевод, воевавших Ливонскую землю. Он едет впереди каравана, сутулясь на маленькой косматой лошаденке, едет уверенно, хмурый, сосредоточенный. Его взял с собой в дорогу сам Шевригин, уже не раз ездивший по Лифляндии.

На спине и на груди в своем кафтане Шевригин зашил в подкладку царские грамоты к императору аламанскому* и папе римскому. Никто не должен знать, кроме него да его помощников - Игнатия Хвостова и подьячих, зачем едет он, царский посол, в Рим. На огне будут пытать - никто из них не выдаст государевой тайны. Будет опасность по дороге на море, - лучше он, Шевригин, в воду бросится и утонет в морской пучине, нежели отдастся в руки врагу, а на суше - лучше сожжет свой кафтан и сам сгорит, но, опять-таки, живой не отдастся в руки врага. В том он принес нерушимую клятву царю.

_______________

* А л а м а н с к и й - германский.

За рубежом болтают, будто московский царь - деспот, тиран, и что нет у него добрых слуг, что он насильно держит на Руси своих служилых людей, нето давно бы все утекли за рубеж.

Если бы ненадежные были русские воеводы и насильно их держал при себе царь, - стояли бы они тогда так крепко за Русь?! Плохо знают русских людей заморские мудрецы, плохо знают и дела московские. Он, Шевригин, горд тем, что он - посол московского царя. Если бы его спросили: кто мудрее, кто добрее, кто богу угоднее, кто величественнее в своем сане: царь Иван Васильевич или святейший глава Римской церкви папа Григорий Тринадцатый он бы тотчас же ответил: "Наш батюшка Иван Васильевич премного выше всех пап и королей на свете!"

Никакой робости от того, что он едет в дальние края и что ему придется встречаться с римским* императором в Праге и римским папой в Риме, Шевригин не испытывает. Наоборот, ему кажется, что его везде должны встретить с почетом и трепетом, ибо он - посол московского царя. А в Италии ему, к тому же, бывать уже и не впервые.

_______________

* Так назывался в те времена германский император.

Сидевший рядом с ним толмач Вильгельм Поплер, выведенный из терпенья молчаливостью Шевригина, спросил его:

- Вам спать захотелось, гер Шевригин?

Только тогда посол вспомнил, что рядом с ним сидит немец-толмач.

- Нет. У нас по-русски говорится: много спать - добра не видать. Вот что, Вильгельм! Я думаю, ты тоже не будешь много спать... Наш государь сам мало спит и слугам своим не дозволяет много спать, а ты ныне тоже государев слуга. Я надеюсь, что ты с божьей помощью послужишь нам честно. Не так ли?

Немец не ожидал, что у Шевригина вдруг молчаливость сменится таким наставительным разговором. Он тяжело вздохнул:

- Божья помощь во всяком деле нужна, - уклончиво ответил он.

- И в особенности в добром, успешном выполнении службы русскому государю, которому ты ныне служишь. Ты - немчин. Не наш! Однако поклялся служить нам верою, - так и служи. Иначе бог накажет.

- Старинная немецкая поговорка гласит: "надо веять, пока ветер дует". Буду услужлив для своей же пользы.

- Добро!

Шевригин, сочно рассмеявшись, с силою похлопал немца по коленке.

В следующем возке изнывал от тоски по Анне Годуновой Игнатий. Никогда ему и в голову не приходило, что можно так страдать из-за девицы. Суровая монастырская быль, окружавшая его в детстве и юных годах, наставления старцев, погруженность в чтение писаний древних летописцев - все вместе вселило в него робость и недоверие к жизни, проходившей за монастырскими стенами.

Теперь он не узнавал себя.

Когда он покидал гостеприимный дом Годунова Никиты, то сам хозяин дома, оправившийся от болезни, его супруга Феоктиста Ивановна и дочь их Анна провожали его до ворот усадьбы со слезами. Никита и Феоктиста благословили его, как сына, а красавица Анна тайком подарила ему маленький образок богоматери в серебряной оправе. Теперь этот образок, надетый на цепочке, он крепко прижимал к груди.

Никита Годунов сказал на прощанье:

- Господь с тобой! Не посрами земли Русской!

Облобызались на прощанье.

Навсегда запечатлелось в памяти Игнатия, как во время их прощанья тихо падали с кленов сбиваемые ветром, пожелтевшие листья. Медвежонок и тот глядел на Игнатия из своей конуры какими-то печальными слезливыми глазками. Так казалось теперь Игнатию. Вспомнилось, как они с Анной кормили его в тихие солнечные утра в дни отсутствия Никиты Васильевича и как медвежонок довольно облизывался, а маленькие глазки его глядели торжествующе.

С грустью мысленно прощался теперь Игнатий с мелькавшими по сторонам елями, соснами, с пожелтевшими березками, с родной землей.

Сидевший рядом с ним толмач Франческо Паллавичино, худой, с острой бородкой итальянец, все время вздыхал. Уроженец Венеции, он опасался, как бы его не схватили в Риме и не отправили в Венецию.

- Я боюсь своей родины... - покачивая задумчиво головой, говорил он. - Страшно!

- Зачем ее бояться? - спросил Игнатий.

Франческо рассказал: сто лет назад управляющий Венецией Совет Десяти передал управление страной трем государственным инквизиторам. Им предоставлена безграничная власть над всеми без исключения подданными республики: над дворянами и священниками, над народом и даже над самими членами Совета.

Они могут тайно или явно предать смерти каждого; они схватывают на улицах, кого захотят, и пытают, мучают в глубоких подвалах темниц. Если кто-нибудь пропадает и можно догадаться, что его схватили инквизиторы, то его родные, боясь страшного судилища, не решаются даже спрашивать - куда девался их близкий.

Франческо затрясся от страха.

Игнатий удивился его внезапно побледневшему лицу. Он спросил толмача, что с ним.

- Сеньор Луиджи донес на меня... Меня объявили еретиком... бежал я из Венеции... Именем Христа меня повесят, если поймают, или обезглавят...

- Тебе дали государеву охранную грамоту. Ты состоишь в толмачах у государя. Никто тебя не тронет. Ты - при царских послах, - успокоил его Игнатий.

Франческо усмешливо вздернул бровями и недоверчиво покачал головою:

- О, вы не знаете!.. Русский человек не знает, что есть инквизиция... Храни вас бог от инквизиции святых отцов! Они никого не признают, даже самого бога. В Риме вы услышите страшные рассказы про инквизиторов. Московскому человеку придется много раз удивляться: какое великое множество насилий, пороков и бесстыдства исходит от святейших пап! И нынешний папа не безгрешен. Он - достойный преемник папы Пия Пятого. Пий писал нашим венецианским инквизиторам: "Поместите над вашим трибуналом в Венеции железные распятия с надписью: "место сие страшно, это - врата ада или неба". Помните, что наш божественный учитель сказал: "любящий отца своего и мать свою, сына своего или дочь свою больше меня - не может быть моим учеником. Человек должен сделаться врагом домашних своих, ибо я пришел отделить супруга от супруги, сына от отца, дочь от матери. Не мир я пришел принести в мир, но меч! Сражайтесь же за меня, без страха и устали!"

Итальянец остановился. От волнения он еле переводил дыхание. Бледное лицо его покрылось красными пятнами. Он про себя прошептал молитву.

- Не я еретик, а они!.. Слушайте! Пий писал венецианским инквизиторам: "Пытайте без жалости, терзайте без пощады, убивайте, сжигайте, истребляйте вашего отца, вашу мать, ваших братьев и сестер, если окажется, что они не преданы слепо католической апостольской римской церкви". Я говорил своим друзьям, что великий грех следовать сему указу. С тех пор я должен был скрываться, прятаться от папских сыщиков и от слуг инквизиторов. И вот я убежал в Москву... Там я прожил много лет, стал слугою государя, а на родине меня называют изменником...

Франческо замолчал.

Игнатий спросил:

- А в Москве ты как живешь?

- Москва сердцу моему ближе Рима, Вены, Праги, где я также бывал. Я полюбил русских людей.

Немного помолчав, Франческо сказал:

- Папа Григорий Тринадцатый не лучше Пия... Это известно всему миру... Он натравил католиков на гугенотов в Париже... Он радовался страшным убийствам. Этого не скроешь. Слишком много крови пролито папою.