Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня) - Валентин Костылев

- Храбростью своею ты заслужил награды и почет... Гордись этим, князь! Чего же ты?!

- Молчи, Колымет! Не напоминай! Сними у меня со стены оружие, отнятое у русских. Не хочу его видеть!

Склонившись к уху Колымета, Курбский прошептал:

- Не хочу я на войну идти... Не могу! Избави бог! Не в силах. Псков громить?! Нет... нет... Господи!

Колымет крепко сжал руку Курбского и горячо заговорил:

- Не падай духом, князь! Если ты уронишь себя в глазах короля, что нам-то в те поры делать? Мы тобою токмо и держимся. Негоже, Андрей Михайлович, губить нас. Подумай о том. Соберу всех наших, оседлаем коней и айда на войну! Нам нечего терять. Не гневи короля. Он не пощадит никого. Чуешь, князь, что нас ждет?!

Курбский задумался.

- Поздно, князь, - зашептал Колымет. - Если мы захотим, ты погибнешь прежде, нежели до тебя доберется король.

Курбский притих, в изумлении глянул в лицо Колымета.

- Иван, что ты говоришь? Ты угрожаешь?

- Говорю то, что знаю. За тобой не так следят королевские сыщики, как твои верные слуги - москвитяне. Говори: идешь?!

Курбский робко произнес:

- Иду.

И, помолчав, дрогнувшим голосом спросил:

- Колымет, вы способны убить меня?!

- Да! - глядя в глаза князю, нагло ответил Колымет. - Ты увел нас из Русской земли... И теперь помни прежде всего о нас!

Курбский возмущенно воскликнул:

- Опомнись, Иван! Ты же других подбивал!

- Не будем спорить, Андрей Михайлович! Я сказал то, что думают все московские беглецы. И прошу тебя - не спесивься перед королем и панами. Они - наши хозяева и благодетели.

Курбский, опустив голову, побрел во внутренние покои замка, к себе в опочивальню. По одрябшим его щекам текли слезы.

Ч А С Т Ь  В Т О Р А Я

______________________________

I

Из Пернова морем на датском корабле царский посол Леонтий Истома Шевригин со своими спутниками благополучно прибыл в Копенгаген. Здесь дружественные Москве власти оказали послу достойную встречу и снабдили королевской охранной грамотой для дальнейшего следования по Европе.

Через Лейпциг, Прагу, Вену, Мюнхен, Инсбрук и Триест московский посол прибыл в Рим. Везде в дороге Шевригина встречали с почетом, как представителя сильнейшего из европейских государей. Имя царя Ивана произносилось с уважением.

Путешествие было крайне трудное. В попутных городах находилось немало настроенных против Москвы людей, смотревших недружелюбно и даже с ненавистью на русских; немало и опасностей угрожало Шевригину и его спутникам в дороге. Особенно во владениях германских князей, не одобрявших сношений императора Рудольфа с московским царем.

Деловой, смелый, верный слуга царя Ивана - Леонтий Истома Шевригин с суровым упрямством преодолел все препятствия и даже сумел добиться в Праге приема у императора, выполняя попутно тайное поручение своего государя. Императору было поднесено в дар от царя Ивана сорок соболей. Затем Шевригин передал Рудольфу в собственные его руки грамоту, а в ней говорилось:

"Изо всех мест немецких нам сказывают приезжие торговые люди, что ты, брат наш дражайший, им заповедь учинил: кораблей в наше государство ни с какими товарами не пропускать и Дацкому королю Зунтом в наше государство пропускать кораблей не велел, особливо с медью, свинцом и оловом..."

Император Рудольф поблагодарил за подарок и просил Шевригина передать государю, что он никогда таких приказов своим людям не давал и что он отнюдь не желает мешать тому плаванию.

В Рим посольство прибыло раннею весною, в теплое, солнечное утро.

В пяти верстах от итальянской столицы московские люди увидели множество ехавших навстречу колымаг, в которые впряжены были красивые белые кони, покрытые шелковыми узорчатыми попонами. Колымаги окружало более сотни всадников.

Увидев московское посольство, всадники остановились, а из колымаг вышли люди, во главе которых шел одетый в богатую одежду папский архиепископ, назвавший себя кардиналом Медичи.

Первое, что бросилось в глаза русским людям, это его безбородое, безусое лицо, и весь он в своем одеянии скорее напоминал женщину, нежели мужчину.

После обмена приветствиями кардинал Медичи предложил московскому послу с провожатыми пересесть в особо предназначенные его святейшеством папою для посольства три большие, убранные коврами и цветами колымаги.

Не успели посольские люди отъехать и две версты, как увидели скачущих им навстречу тройными рядами многих всадников, предводимых одетым в блестящие доспехи красавцем-рыцарем. Всадники, отдав воинские почести послу, присоединились к толпе ранее встретивших папских слуг.

Франческо Паллавичино стал усердно переводить Шевригину приветствия папы и кардиналов. Медичи заявил, что из уважения к посольскому сану синьора Шевригина его святейшество папа предлагает ему, послу московского государя, стать на квартиру во дворце его сына Якова, который будет, к тому же, сопровождающим посла вельможею, подобно тому как в Москве назначают для сопровождения и для ухода за иноземными послами приставов.

Шевригин и сопровождавшие его люди, низко кланяясь, благодарили кардинала Медичи за столь радушный прием, оказанный им его святейшеством папою Григорием Тринадцатым.

Папа до этого был предупрежден хорошо знавшими русские нравы и обычаи иезуитами, чтоб царского посла не помещали в такие палаты, где стены украшены изображениями нагих людей или с каким-либо безнравственным мифологическим содержанием, "так как московиты удивительно смущаются такими вещами". Пускай для них по стенам развесят изображения святых, лучше всего с бородами, а также изображения Христа и богоматери. Заботливые иезуиты наперебой лезли со своими советами. А один из них даже особо предостерег от показа послам Бельведерской Клеопатры.

Иезуиты сообщили папе, что прежние московские послы распространяли в Праге и других городах невыгодные слухи о нравах Ватикана, говорили с негодованием о кардиналах, имеющих сыновей, и о прочем, позорящем, якобы, священнический сан католиков. Русские люди чересчур строги в своих суждения о священнослужителях.

И вот теперь Шевригин и его друзья ходили по отведенным им трем большим палатам и с любопытством и удивлением рассматривали обильно развешенные по стенам изображения бородатых праведников, мучеников, великомучеников, кротких праведниц, ангелов и херувимов, порхающих в лазури небес.

- Ну, братцы, мы точно в рай попали, - с трудом отдуваясь и разводя недоуменно руками, произнес Шевригин.

- Зело густо... Будто в монастыре! Э-эх, грехи тяжкие! - покачал разочарованно головою подьячий Антон Васильев, указывая рукой на святых.

- Картины картинами, - хмуро произнес Шевригин, - а лукавого беса все же поостерегайтесь. От баб подальше будьте. Хитры, я вижу, они, да нас не перехитрить. На слова скупитесь. Лучше споткнуться ногою, чем словом.

Подал свой голос и Франческо Паллавичино:

- Коварнее здешних иезуитов едва ли кого найдешь! Вам говорит это итальянец. Прошу хранить в тайне.

Шевригин рассмеялся:

- Какая тайна! Весь божий мир об этом знает. А у меня такая мысль: пусть бы не любили, да только бы боялись. И то ладно. Ну, да уж там увидим. Думаю, что не продемьянимся и не прокузьмимся. Заморская мудрость нас не пугает.

Только что успели московские гости перекинуться словами, как в палату вошли слуги и стали собирать на стол.

Появился и сам Яков, сын папы. Объявил гостям, что им будет отпускаться к обеду и ужину по тридцати блюд на человека; да овощей по двенадцати блюд в каждую еду.

С великим усердием пообедав, осушив кувшины с вином, посол и его спутники отправились в сопровождении двух чичероне-рыцарей на прогулку по городу. Было весело и приятно идти по солнечному, утопающему в зелени городу.

Через узкий длинный коридор между высоких каменных стен, где только над головой светила полоса ласкового голубого неба, залитого ярким солнцем, вышли они на просторную площадь.

Шевригин сказал весело:

- Благодать!

Рыцари поинтересовались, что произнес посол.

Франческо перевел. Слуги папы самодовольно улыбнулись.

- Знайте, братцы, теперь это мое слово будет передано папе.

Рыцари опять спросили чичероне о словах Шевригина.

Франческо ответил:

- Он сказал: лучше этого города ничего не знают.

Юноши утвердительно закивали головами.

По дороге встречались то боковые переулки, то крохотные площади; на путников обрушивались потоки солнечных лучей и охватывало приятным, ласковым теплом, но стоило пройти несколько шагов и очутиться в тени, как снова становилось прохладно. Долго бродили московские путники по улицам Рима. Свет и тени, шумные места и тихие уголки то и дело чередовались на пути.

Но вот перед глазами предстала гигантская мраморная колонна. Шевригин и его друзья остановились перед ней.

- Что это? - заинтересовался Истома.