Пёсья матерь - Павлос Матесис

остается в целости и сохранности. Я его не продам, сказала тетушка Фани. А помру, так пусть гниет себе дальше, пусть налетят вороны да совьют себе внутри гнезда во искупление грехов моих.

В Афины они приехали на грузовике. И, чуть-чуть не доезжая до города, тетушка Фани сказала: оставьте нас здесь. Грузовик был господина Манолароса. Водитель высадил их на небольшом тогда еще пустынном холмике: сплошная целина и дот на вершине. Тетушка Фани заприметила его еще издалека, вместе с мужем они поднялись наверх: пожитки в дот она притащила сама, муж же отправился в Афины искать товарищей по партии. А обратно ей привезли его уже заколотым, но он еще дышал. Она быстро схоронила его, из ничего сделала метлу, вымела весь дот, закрыла наблюдательные окошки картоном и сделала из дота дом. Овдовев, она в первую же ночь загородила дверь тумбой. Как у нее это получилось, ума не приложу. А потом она стала продавать свое самодельное кружево. Она вязала самые различные узоры.

Понемногу она обустроила дот: вставила стекла, дверь, поставила два цветочных горшка снаружи, надстроила стену, соорудила туалет и небольшую кухоньку. Хозяюшка! Со временем, в предвыборную эпоху, ее дом вошел в план города как незаконное жилье, ей провели свет и воду (чудо, а не дом!). Она до сих пор занимается вязанием. Открыла небольшой магазинчик: одна дверь и только. Сейчас, когда она приходила ко мне, сказала, что подала заявление на проводку телефона. Однако единственную ее жалобу пока так и не удовлетворили.

Бой-баба. В конце концов, она все пережила. И все забыла. Хотя, может, и не забыла, кто знает. Мы в Бастионе думали, что она умерла, одна-одинешенька и всеми забытая. Но благодаря господину Маноларосу нам удалось отыскать ее след. После смерти дочери, она закрылась в доме и не включала свет. Ходила только на посиделки к тетушке Канелло: все так же с крючком и кружевом, завязанным в клубок в кармане фартука. Она вязала, чтобы закончить приданое умершей дочери: привычка.

Порог нашего дома она никогда не переступала. Лишь однажды вечером она постучалась в нашу дверь, когда ушел синьор Витторио. Асимина, крикнула она, открывай скорее. Мы открыли, как раз только-только начался комендантский час. Она была с какой-то незнакомой женщиной. Тут одна незнакомка кого-то ищет, сказала она и поминай как знали, а нам сбагрила эту странную посылку. Входите, сказала моя мать незнакомке – что ей еще было делать? Та зашла. С виду она была женщиной вполне себе добропорядочной. Ты кто такая? – спросила ее моя мать, а та молчит, словно воды в рот набрала. Садитесь, сказала я ей, будем есть, чем богаты, тем рады: солдатский хлеб и нут с маслом, их принес синьор Витторио. Женщина села, но на еду даже не взглянула, да и вообще ни на что не реагировала. Кто ты такая, снова спросила моя мать, есть хочешь? А та молча поднялась со стула и направилась к кровати, оперлась на нее и умерла. Вот так просто. С сумкой в руке. Мы с Фанисом сразу все поняли, мертвых нам теперь доводилось видеть каждый день. Мать уложила ее на кровать, закрыла глаза и подвязала челюсть платком. Марш к тетушке Канелло, сказала она мне, и быстро, на улице комендантский час! Только вот тетушка Канелло была на работе, вышла в вечернюю смену. И мы все втроем ждали у окна ее возвращения. Незнакомку мы накрыли какой-то простыней.

Около полуночи послышался стук деревянных башмаков тетушки Канелло: ну, точно пулеметная картечь, эта женщина ходила как эвзон! При всем моем к ней уважении, ну нет в ней ни капли женственности, ты скажешь, что я сужу по себе, ну и ладно, сейчас не о том речь. Моя мать окликнула ее, та зашла, посмотрела и говорит: нездешняя. И тогда я (как мне, такой маленькой, вообще это в голову пришло?) ей говорю: может, она каким-то образом связана с партизанами? Утром узнаю, сказала Канелло. И хлопнула дверью.

Всю ночь мы просидели над незнакомкой, на рассвете даже немного вздремнули, а Фанис преспокойно продрых всю ночь. Я, чтобы не уснуть, решила выполоть сорняки в углу, но мать окликнула меня: брось ты это сейчас, лучше неси сюда лампу. И я прекратила свое занятие.

Утром мы вышли на улицу и стали тайком всех расспрашивать, но все без толку. В полдень с работы вернулась Канелло, никаких вестей, никто нашу незнакомку не ждал, все из отрядов соединения уже на пунктах назначения. Она позвонила, я не стала спрашивать, куда именно, но так ничего и не узнала.

Тем временем соседки пошли к священнику договориться о похоронах. А наш Фанис сбегал в полицию; ничего не знаем, сказали ему, иди в комендатуру. Но куда уж ребенку идти к фрицам. В конце концов, пришли отец Динос с пономарем Феофилом и положили усопшую в церковный гроб, у них всегда был один свободный про запас для бедняков. Мы специально растрезвонили по всему городу о похоронах, авось кто-нибудь опознал бы покойную. Мы и по пути всех украдкой спрашивали, но все тщетно. Может, она из столицы, – говорили все. В общем, похоронили мы ее наспех, за час, не больше, и все разошлись по домам. Имени на могиле не написали. Да и что нам было писать?

Об этом случае я забыла на долгие годы. При правлении Озала[28] я снова начала играть в театре, в специальном представлении на молодежном фестивале какой-то партии, и стала часто вспоминать ту незнакомку, но не лицо, а ее зеленоватое пальто. Сейчас, когда я хожу в наш фамильный склеп, зажигаю лампадку и, как положено, начинаю кадить, а затем бросаю в кадило еще одно лишнее зернышко фимиама и говорю про себя, это в память о Мадам Х. Так я ее назвала: Мадам Х. Видишь ли, тогда в турне я как раз играла Мадам Х. То есть в «Мадам Х», а не роль самой Мадам Х. У меня было две строчки, ну и на том спасибо. Это очень серьезное прозаическое произведение. Но во время ревю меня вечно ставили в массовку, в хор.

Несчастная Мадам Х.

Я поминаю ее из корыстных побуждений, чтобы и обо мне кто-нибудь вспомнил, когда… Хотя что это я, я всегда моложе и прекрасней всех. И когда прихожу за кулисы, мне говорят: эй, Рарау, старая развратница, как дела? Всё фамильярничают! Но со всеми остальными пожилыми людьми и пенсионерами они так не разговаривают. Ты скажешь, что